Память, что зовется империей. Аркади Мартин

взглянув на Город – уже ближе, и космопорт поднимался навстречу челноку, словно цветок из страховочных сеток, – она пустила имаго посмотреть ее глазами и ощутила прилив его восторга, как свой собственный.

      «Что ты там видишь?» – подумала она.

      <Мир>, – ответил имаго, который при жизни был лселским послом в Городе, а не звеном длинной цепочки живой памяти. Он ответил на тейкскалаанском, омонимом: одно и то же слово обозначало и «мир», и «Город», а также «империя». Уточнить невозможно, особенно на высшем имперском диалекте. Приходилось следить за контекстом.

      У Искандра контекст был двусмысленным – к чему Махит уже привыкла. И терпела. Несмотря на все ее годы изучения тейкскалаанских языка и литературы, его владение находилось на качественно ином уровне – который достигается только после практики в языковой среде.

      <Мир, – повторил он, – но и края мира>. «Империя – но и места, где империя заканчивается».

      Махит тоже ответила на тейкскалаанском – вслух, потому что больше в челноке не было никого, кроме нее.

      – Ты сказал бессмыслицу.

      <Да, – согласился Искандр. – В мою бытность послом я привык говорить бессмыслицу. Сама попробуй. Это довольно забавно>.

      В ее теле, один на один, Искандр пользовался самыми фамильярными формами обращения, будто они с Махит клонроды или любовники. Самой Махит не доводилось произносить их вслух. На станции Лсел у нее остался биологический младший брат – ничего более похожего на клонрода у нее никогда не будет, – но он понимал только язык станционников, так что говорить ему «ты» на тейкскалаанском было и бесполезно, и невежливо. На «ты» она могла бы обращаться к тем немногим, кто учился вместе с ней на языковых и литературных курсах – например, ее старая подруга и одноклассница Шарджа Торел поняла бы комплимент правильно, но Махит и Шарджа не разговаривали с тех пор, как Махит отобрали для того, чтобы стать новым послом в Тейкскалаане и принять имаго предыдущего. Причина их мелкой ссоры была очевидной и пустячной, и Махит об этом жалела – но исправить уже ничего не получится, разве что извиниться в письме из центра империи, который мечтали повидать и она, и Шарджа. То есть это вряд ли поможет.

      Город приближался, заполнял горизонт – обширный изгиб, в который она падала. Обратилась к Искандру: «Я теперь посол. Могу говорить и со смыслом. Если захочу».

      <Ты говоришь верно>, – ответил Искандр комплиментом, который тейкскалаанец может сказать малышу ясельного возраста.

      Гравитация поймала семя-челнок и проникла в кости бедер и предплечий Махит, передавая ощущения вращения. Закружилась голова. Внизу распахнулись сети космопорта. Какой-то миг казалось, что она падает – что она упадет на поверхность планеты и останется только мокрое место.

      <У меня было так же, – поспешил сказать Искандр на станционном языке – родном наречии Махит. – Не бойся. Ты не падаешь. Это все планета>.

      Космопорт подхватил ее практически