.

положил, чтобы лучше разглядеть. Помусолил с недоверием вязку между пальцами: надёжна ли?

      Только потом удовлетворённо, с оттенком великодушия сказал:

      – Хорошо сделано! Молодец!

      Та в ответ лишь отчётливо хмыкнула.

      Она не обиделась. Они вообще со стариком никогда серьёзно не ссорились. Оба любили пошутить, а если и поворчать, повздорить, то тоже с известной долей шутки. Потому, может быть, и прощали легко друг другу житейские мелочи.

      А за столь долгую, пятьдесят два года, совместную жизнь, несмотря на видимую разность характеров, совсем попритёрлись друг к другу, стали не разлей-вода – старики Липатниковы. Недаром же в народе говорят, что не по хорошу мил, а по милу хорош. Так было и у них.

      Старуха между тем уже устала прясть, движения рук замедлились, от однообразной работы да ещё при недостатке света неудержимо стало клонить ко сну. Она вздохнула, заткнула веретено в шерсть и, обращаясь к прялке, погрозила пальцем и шутливо наказала:

      – Я сейчас спать лягу, а ты без меня одна ночью пряди. К утру чтобы всё выпряла. Поняла? Вот так.

      Она встала, от души зевнула и одновременно перекрестила от нечистой силы рот. За ней встал и старик, опять пытаясь с усилием распрямить спину и постанывая.

      – Ох, мать, болит у меня спина-то, моченьки нет! Словно кто шильем в неё тычет.

      – Ну-у, беда мне впрямь с тобой. Третий день уж маешься, а всё ничуть не лучше. Айда, ложись. Сейчас постелю, и ложись, а я водкой тебе хребтину-то натру.

      – Ох, во! Самое дело! А то ж ведь так и стреляет в костях-то.

      – Ну, давай, айда, имвалид! Не рассыпься, покуда дойдёшь.

      – Да ты погодь, погодь маленько! Я даже шага ступить не могу – так насиделся. Ханроз проклятый! Чтоб ему пусто было!

      – Сам виноват. Тебе чего врачиха сказала? Не курить. А ты? Вот погоди у меня, найду, где прячешь, весь твой табак в печке сожгу!

      – Да ты постой, не серчай не по делу! Сама ведь знаешь, с войны костями стал маяться. Сколько болот да речушек вброд переходить пришлось.

      – Помню-помню, всё помню. А и курить тоже не надо бы, бросать надо.

      – Да куда уж мне бросать. Поздно. Как я без папиросочки, – грустно сказал старик и, наконец, с вздохом поковылял к кровати.

      Спустя полчаса Михеич лежал под двумя стёганными одеялами уже разогретый, растёртый и тихо кряхтел, ожидая, когда подействует рюмочка «сорокаградусного обезболивающего», которую великодушно отмерила жена для приёма внутрь. Старуха тоже вскоре легла, потушив лампу, и повернулась к старику.

      – Ну, чего? Легче?

      – Да вроде как. Отпускает.

      – Вот и слава Богу. Теперь спи. Да смотри, чтоб к именинам здоров был.

      – М-м, и хвостик морковкой! – коротко в подушку хохотнул тот.

      – Ну, это уж, если сможешь, – по-доброму усмехнулась в ответ старуха. Поворочалась на перине и сонно добавила:

      – До завтрева. Спи.

      – До завтрева, – глухо выдохнул Михеич из-под одеяла и замолчал.

      Спустя некоторое время в доме Липатниковых уже все спали. Положив