Проверочное слово. Вера Павлова

Потом заплакала, как дура.

      (Богданович, «Душенька»)

      шлю тебе любимая

      шлю тебе любимый

      книгу голубиную

      почтой голубиной

      опыта летучего

      хрупкие скорлупки

      с надписью голубчику

      от его голубки

      Долгая разлука. Зима.

      Штормовых небес бездорожье.

      Имя в изголовье письма.

      Ласковая кличка в изножье.

      Дочитаю. Выключу свет.

      И, умывшись влагой солёной,

      вверю невесомый конверт

      шестикрылому почтальону.

      В главу Камасутры «Позы»

      свой лепет вплету:

      ангелы, как стрекозы,

      любятся на лету,

      и на земле прибывает

      музыки и тишины.

      Бесполы? Да кто ж их знает.

      Но, боже мой, как нежны!

      дольней лозы прозябанье

      ангелов горний полёт

      ласковое колыханье

      околоплодных вод

      тайна сия бездонна

      грезит о гроздьях лоза

      у акванавта лона

      проклёвываются глаза

      День рождения. Вот-вот

      мёртвый лёд взорвёт река,

      вод исход произойдёт,

      семь потов сойдёт, пока

      окровавленный живот

      хладнокровная рука

      аккуратно застегнёт

      на пуговицу пупка.

      По моему хотенью

      Слово, слово, что там, в начале?

      Раскладушка, на которой меня зачали

      по пьяни, по неопытности, по распределенью,

      по любви, по кайфу, по моему хотенью.

      В общежитии. В Норильске. Родители отправились туда сразу после свадьбы. Трудно придумать более неподходящее место для свадебного путешествия, более неудобное брачное ложе. Одна узкая раскладушка на двоих. Продавленный брезент. Ржавые скрипучие пружины.

      Эпос, лирика, драма.

      Если б могла узнать я,

      кончила ли мама

      в час моего зачатья,

      от соседей в подушку

      спрятала ль стон благодарный

      в Норильске, на раскладушке,

      брачной ночью полярной?

      Однажды (мы сидели втроем на кухне и попивали кто что) я набралась смелости и задала им этот жизненно важный вопрос.

      Папа, на посошок?

      Мама, ещё чаю?

      Вам было хорошо,

      когда вы меня зачали

      в царстве подземного льда,

      в царстве полночного полдня?

      Мама ответила: да.

      Папа ответил: не помню.

      Они жили в Норильске около года. Были очень счастливы. Счастливы, в Норильске? Я побывала там несколько лет назад. Несадящееся солнце освещало чёрные сугробы и ржавые железные деревья с лампочками вместо листьев. Больше никакой растительности там нет. Птиц тоже нет. Только люди могут там выжить. Но когда ветер дует со стороны фабрики, школы закрываются и жителям рекомендуется не выходить из домов. На этой фабрике и работали папа с мамой. Большая часть работников – зэки. Один из них спас жизнь нам обеим. Mама шла с работы, поднялась снежная буря, мама сбилась с пути и уже теряла сознание, когда чья-то рука схватила её за воротник и впихнула в непонятно откуда взявшийся в этом снежном аду автобус.

      Общежитие существует до сих пор. На улице Ленина. Я пошла взглянуть на него. Серый обшарпанный дом. Вот тут, подумала я, самая большая клетка женского тела встретилась с самой маленькой мужского, и пару секунд я состояла из двух клеток. Я посмотрела на часы. И поняла, что они остановились. Как вовремя, как пафосно кончилась батарейка, восхитилась я. Но всё оказалось ещё пафосней: через час, в гостинице, часы пошли опять. Идут до сих пор.

      Вздох – и семя стало бременем.

      Я была зачата летом.

      Вечность – разница во времени

      между тем и этим светом.

      Штучку для завода вытяни,

      стрелки переставь неловко.

      Что у нас в порту прибытия?

      Май. Измайлово. Хрущёвка.

      Мама, мастер ОТК, ворочала раскалённые металлические чурки до восьмого месяца беременности. Рожать полетела в Москву.

      Зачатая за полярным кругом,

      выношенная полярной ночью

      назло черным вьюгам,

      рвущим дыханье в клочья,

      я родилась в столице,

      не к славе ее вожделея,

      но чтобы на