Сильные мира сего. Морис Дрюон

Урбена, другие менее крупные состояния и заранее уготованное ему место в самых разнообразных кругах общества – среди аристократов, финансистов, правительственных чиновников, литераторов.

      Зигфрид Шудлер вывел своего сына из состояния задумчивости. Дернув его за рукав, он громко прошептал:

      – Как его назвали?

      – Жан Ноэль, в честь обоих дедов.

      С высоты своего роста Ноэль еще раз бросил цепкий взгляд темных глаз на одного из самых богатых младенцев Парижа и горделиво повторил, теперь уже для самого себя:

      – Жан Ноэль Шудлер.

      С городской окраины донесся вой сирены. Все разом подняли головы, и только старый барон услышал лишь второй сигнал, прозвучавший более громко.

      Шли первые недели 1916 года. Время от времени по вечерам «Цеппелин» появлялся над столицей, которая встречала его испуганным ревом, после чего погружалась во тьму. В миллионах окон исчезал свет. Огромный немецкий дирижабль медленно проплывал над потухшей громадой города, сбрасывал в тесный лабиринт улиц несколько бомб и улетал.

      – Прошлой ночью в Вожираре попало в жилой дом. Говорят, погибло четыре человека, среди них три женщины, – проговорил Жан де Ла Моннери, нарушив воцарившееся молчание.

      В комнате наступила напряженная тишина. Прошло несколько мгновений. С улицы не доносилось ни звука, только слышно было, как неподалеку проехал фиакр.

      Зигфрид снова сделал знак сыну, и тот помог ему надеть пальто, подбитое мехом; затем старик опять уселся.

      Чтобы поддержать беседу, баронесса Шудлер сказала:

      – Один из этих ужасных снарядов упал на трамвайный путь. Рельс изогнулся в воздухе и убил какого-то несчастного, стоявшего на тротуаре.

      Неподвижно сидевший Ноэль Шудлер нахмурил брови.

      Поблизости вновь протяжно завыла сирена, госпожа де Ла Моннери манерно прижала указательные пальцы к ушам и не отнимала их, пока не восстановилась тишина.

      В коридоре послышались шаги, дверь распахнулась, и в палату вошла сиделка. Это была рослая, уже пожилая женщина с поблекшим лицом и резкими жестами.

      Она зажгла свечу на ночном столике, проверила, хорошо ли задернуты занавески на окнах, потушила лампу над изголовьем.

      – Не угодно ли вам, господа, спуститься в убежище? – спросила сиделка. – Оно находится здесь же, в здании. Больную нельзя еще трогать с места, врач не разрешил. Быть может, завтра…

      Она вынула младенца из колыбели, завернула его в одеяло.

      – Неужели я останусь одна на всем этаже? – спросила роженица слабым голосом.

      Сиделка ответила не сразу:

      – Полноте, вы должны быть спокойны и благоразумны.

      – Положите ребенка вот здесь, рядом со мной, – проговорила молодая мать, поворачиваясь спиной к окну.

      В ответ на это сиделка лишь прошептала: «Тише!» – и удалилась, унося младенца.

      Сквозь открытую дверь роженица успела разглядеть в синеватом сумраке коридора тележки, в которых катили больных.