О людях и ангелах (сборник). Павел Крусанов

За порогом стоял Михаил, угрюмый и сильный. Он сказал, что обещал Рите покатать её сегодня по реке на лодке, так что пусть она собирается и выходит. «Бог с тобой, – сказала я, растерявшись, – того и гляди, дождь зарядит». И вытянула руку к окну, к разгорающемуся утреннему солнцу.

      Пока Михаил разглядывал ясное небо, я пыталась сообразить: как бы ловчее, без обиды, отослать его прочь. Начала говорить, что Рита прихворнула, сидит с насморком, как тут хлопнула дверь парадной и на лестнице, лениво, без опаски кося глаза на скрученное полотенце (догадывалась, что не стану бить её при женихе), появилась Рита. По привычке она запустила кольцо магнитофонной ленты: парк, пруды, – а когда я, стараясь оборвать её никудышное враньё и заодно вывернуться из собственной лжи, крикнула: «Зачем ты выходила из дома? Ведь ты больна!» – она округлила глаза, вспыхнула и сказала, как смяла хрусткую фольгу: «Говори теперь – чем!»

      Михаил смотрел на нас, и лицо его ничего не выражало. Он не произнёс ни слова, просто напялил на голову шапочку с козырьком, свернул козырёк на затылок и пошёл от нас прочь. Я слушала его шаги по лестнице с тоской и ненавистью, пока они не затихли за дверью парадной, потом втолкнула дочь в прихожую и там избила отчаянно и жестоко, как не била никогда раньше. Мне казалось: лопнул силок, где уже задыхалась добыча, напрасен был лукавый труд, теперь нужна новая сеть, новое время – успею ли?..

      Но через три дня Михаил снова позвонил в нашу дверь. В руках он держал букет роз и большеголовую стеклянную стрекозу изумительной работы. Тогда я поверила: нет силы, способной помешать мне, и судьба, испытывавшая меня восемнадцать лет, подарит скоро радость возмездия, оплатит предъявленный счёт…

      Как-то на улице меня подкараулил Пётр. Он тряс в воздухе костылём и требовал, чтобы я прекратила случать сестру с братом, грозился сжить, удавить, размазать… «Родня двоюродная, – смеялась я, – греха нет. И порода в такой вязке вернее сохранится!» – «Тварь позорная!» – «А ты его сам отговори. Расскажи, как меня отцовской бедой в постель загнал, как потом языком пакостничал, как от родной дочери откупался, – Мишка, глядишь, и отступится!» – «Гадюка!» – шипел Пётр, и изо рта его летела жёлтая слюна. «Верно говорю: отступится. Только прежде тебе глотку вырвет!» Плюнула ему под ноги и пошла дальше. После ловила по городу слухи, как беснуется дома Пётр, как впустую собачится с племянником, черня Риту, как затыкает ему племянник пасть, и ликовала, чувствуя скорую развязку.

      В сентябре, перед отъездом Михаила в Ленинград, когда все мы сидели за столом и Рита угощала гостя кофе с пряниками, когда он должен был чувствовать смятение (если не страх) перед судьбой незавершённого дела, остающегося без присмотра, я сказала, стараясь наполнить голос чем-то вроде материнской благодарности, что знаю о его домашних размолвках и рада видеть в нём твёрдость духа, потому что такому человеку я могу смело передать свою дочь – он сумеет защитить её от любого обидчика. И ещё я сказала, что чувствую в нём характер,