Острова в бесконечном океане. Альберт Светлов

p>Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

      Живой

      Умирал, да, дурак, не умер…

      Не выхаркал надсадно лёгкие в реанимации,

      Не сгорел листом пожелтевшим в лихорадке.

      Не забрал наверх чёрт с опухшим от пьянок

      Лицом соседа.

      Видимо, и там я никому особо не нужен,

      Не интересен,

      Не гож.

      Или просто рановато навострил лыжи,

      Или кто-то потерял направление с диагнозом,

      Или опять авансом будущее прописано:

      «Принимать по чайной ложке

      Два раза в день…»

      Ясности нет…

      Отчёта канцелярия канцлера не предоставит.

      Перечеркну месяц назад написанное, —

      И снова влачиться сиротливо слепцом

      По глухим закоулкам и преднебесным хлябям.

      Снова собирать милостыню у торговых центров,

      И Робинзоном Крузо копаться в канавах

      В поисках Справедливости.

      Да, засыпая под мостом, выводить на кирпичной кладке

      Рунами ворчливых друидов кришнаитскую мантру,

      Что при этаком раскладе

      Пора бы уже нелёгкой и вывести,

      Отсыпать горсточку алмазов с небесного свода,

      Набить карманы ханскими тугриками

      В знак того, что чёрная полоса

      Замазана конопатыми дорожниками известью,

      И сбоку угольком подписана:

      «Взлётная».

      Попробуйте сложить стихотворение

      Попробуйте сложить стихотворение,

      Вытяните из малахита звенящую жилку,

      Наиграйте на струнах винного заката

      Первые аккорды «Собачьего вальса».

      Загляните в недоброе стреляющее «завтра»,

      Прячущееся за гольцами Саянских хребтов…

      И тогда судите меня перед всем миром,

      Меряйте мерою, применяемой и к себе,

      Зачитывайте тягучий многотомный приговор,

      Переводите его на все языки планеты,

      Пусть он станет уроком всем соблазняющимся

      Зарёй восходящей свободы.

      Дворник

      Ноябрьский липкий снежок заносит

      Книгу, забытую всхлипывающей девушкой

      На привокзальной гостевой скамейке.

      Пастернак? О, я выдал бы этому бездарно равнодушному городу

      Индульгенцию…

      Этому городу… И дворнику, прислонившему

      Ворчливую пластиковую метлу

      К апельсиновой стене киоска с пломбиром.

      Дворнику, смешно напрягающему подслеповатые зрачки,

      За запотевающими стёклами очков,

      И бережно стряхивающему

      Сырые крупные лепестки

      С набухших муравьиных четверостиший «Поверх барьеров»,

      Разбегающихся в панике от сигналов запаздывающих маршруток,

      Лязга переполненных трамвайных вагонов,

      Хриплого окрика: «Прошу предъявить…»

      Лепестки, согревающиеся капельками

      В дымке сигареты,

      И прячущиеся дождиком в кармане

      Осенней рабочей робы,

      Отражающей трепещущий свет

      Влажных растрёпанных фонарей.

      Послушайте, Маяковский!

      Разочарую вас, уважаемый товарищ Маяковский

      Спустя почти столетие после вашей кончины, —

      Нет теперь громады рабочего класса,

      И лоснящиеся кулацкие хари скинули приторные личины.

      Каждый поодиночке в оптимизированном аду стремится выжить,

      От ковида задыхается без растоптанной медицинской помощи.

      Шуршат в кошельке купюры – доктора с радостью примут,

      Нет – на кладбище волоки бренные мощи.

      Не дёргайтесь нервно, дорогой Владимир Владимирович,

      Всё, за что вы сражались, потомки пустили по ветру,

      Вскормили плеяду нэпмановских частных собственников

      И дрожат по евроремонтным норам за свою шкуру.

      Партия липовых коммунистов ударными темпами скурвилась,

      В буржуазном парламенте заседают холёными купленными суками

      Послушно вскидывают руки «за», чавкая у кормушки,

      И вас бы они, гарантирую, не взяли ни на какие поруки.

      Заводы лежат в руинах с благословения западных партнёров,

      Своего весомого грубого голоса