Чайка. Антон Чехов

лото, в которое еще играла с нами покойная мать, когда мы были детьми. Не хотите ли до ужина сыграть с нами партию?

      (Садится с Тригориным за стол.) Игра скучная, но если привыкнуть к ней, то ничего. (Сдает всем по три карты.)

      Треплев (перелистывая журнал). Свою повесть прочел, а моей даже не разрезал. (Кладет журнал на письменный стол, потом направляется к левой двери; проходя милю матери, целует ее в голову.)

      Аркадина. А ты, Костя?

      Треплев. Прости, что-то не хочется… Я пройдусь. (Уходит.)

      Аркадина. Ставка – гривенник. Поставьте за меня, доктор.

      Дорн. Слушаю-с.

      Маша. Все поставили? Я начинаю… Двадцать два!

      Аркадина. Есть.

      Маша. Три!..

      Дорн. Так-с.

      Маша. Поставили три? Восемь! Восемьдесят один! Десять!

      Шамраев. Не спеши.

      Аркадина. Как меня в Харькове принимали, батюшки мои, до сих пор голова кружится!

      Маша. Тридцать четыре!

      За сценой играют меланхолический вальс.

      Аркадина. Студенты овацию устроили… Три корзины, два венка и вот… (Снимает с груди брошь и бросает на стол.)

      Шамраев. Да, это вещь…

      Маша. Пятьдесят!..

      Дорн. Ровно пятьдесят?

      Аркадина. На мне был удивительный туалет… Что-что, а уж одеться я не дура.

      Полина Андреевна. Костя играет. Тоскует, бедный.

      Шамраев. В газетах бранят его очень.

      Маша. Семьдесят семь!

      Аркадина. Охота обращать внимание.

      Тригорин. Ему не везет. Все никак не может попасть в свой настоящий тон. Что-то странное, неопределенное, порой даже похожее на бред. Ни одного живого лица.

      Маша. Одиннадцать!

      Аркадина (оглянувшись на Сорина). Петруша, тебе скучно?

      Пауза.

      Спит.

      Дорн. Спит действительный статский советник.

      Маша. Семь! Девяносто!

      Тригорин. Если бы я жил в такой усадьбе, у озера, то разве я стал бы писать? Я поборол бы в себе эту страсть и только и делал бы, что удил рыбу.

      Маша. Двадцать восемь!

      Тригорин. Поймал ерша или окуня – это такое блаженство!

      Дорн. А я верю в Константина Гаврилыча. Что-то есть. Что-то есть! Он мыслит образами, рассказы его красочны, ярки, и я их сильно чувствую. Жаль только, что он не имеет определенных задач. Производит впечатление, и больше ничего, а ведь на одном впечатлении далеко не уедешь. Ирина Николаевна, вы рады, что у вас сын писатель?

      Аркадина. Представьте, я еще не читала. Все некогда.

      Маша. Двадцать шесть!

      Треплев тихо входит и идет к своему столу.

      Шамраев (Тригорину). А у нас, Борис Алексеевич, осталась ваша вещь.

      Тригорин. Какая?

      Шамраев. Как-то Константин Гаврилыч застрелил чайку, и вы поручили мне заказать из нее чучело.

      Тригорин. Не помню. (Раздумывая.)Не помню!

      Маша. Шестьдесят шесть! Один!

      Треплев