Петр Струве. Революционер без масс. Модест Колеров

ль Ричард Пайпс[2] (воспроизводя ключевые ходы мысли самого Струве в своих трудах о России, Р. Пайпс, тем не менее, оставался русофобом[3], что придаёт его фундаментальному исследованию в целом более идеологический, нежели исторический характер).

      Но с другой стороны – контекстуализация⁴ и собственно критическое исследование текстов Струве[4], публикация его переписки⁵ и анализ главных тем и частных вопросов биографии⁶ лишь начались (более в источниковедческом плане и в связи с упомянутыми «идейными сборниками» и издательскими проектами или дружеским кругом), а жизнь в общем давно описана ещё свидетелями его жизни⁷ и первыми исследователями по кругу основных источников[5] – в целом в соответствии с её мифологизацией самим Струве[6], в историософском «пересоздании» своей жизни бывшим едва ли не пионером целой русской традиции, в ХХ веке ярко представленной очерками и мемуарами Н. А. Бердяева, С. Л. Франка[7], Г. В. Флоровского, В. В. Зеньковского, Н. М. Зёрнова, Н. О. Лосского и других, которым на деле принадлежит авторство общепринятого рукотворного образа русской философии.

      Всякий исследователь истории русской мысли рубежа XIX–XX вв. так или иначе оказывается в ситуации методического самоопределения. И предмет исследования, и история русской науки последних десятков лет ставят его в весьма затруднительное положение. Предмет исследования неизбежно влечёт его к междисциплинарной историко-философской, историко-филологической, философско-филологической работе. Но сохраняющиеся в России междисциплинарные перегородки делают чрезвычайно затруднительным такое синтетическое исследование. Понимание единства и неделимости Текста, жизни и творчества, быта и сознания, риторики, ритуала и личной свободы, утверждённое философской и филологической наукой в сознании специалистов, оказывается не очевидным для историков мысли. Преподаваемая исторической и филологической практикой архивно-текстологическая дисциплина – неведомой для историков философии. Достоянием почти только философов остаются осознание первенствующей роли языка, терминологическая ясность и понятийная систематичность. Лишь у немногих, помимо историков, не вызывает сомнений преобладающее влияние исторического контекста на слова и поступки исторических деятелей. И, пожалуй, лишь филологам доступно практическое умение видеть в целостном тексте взаимопересечение аллюзий и цитат, всю неожиданную силу диктата внешней формы слова и подтекста.

      Мучительная несоединённость перечисленных дисциплинарных достижений в едином гуманитарном исследовании, кажется, ярче всего в истории русского ХХ века демонстрируется на опыте исследования наследия Струве. В современной России нет «конгениального» ему исследователя, который мог бы соединить профессиональные, на грани энциклопедических, знания русской и европейской истории Нового и Новейшего времени (в части внутренней и внешней политики, экономики, политических институтов и публицистики, русской эмиграции, социалистического и либерального движений), истории экономической и естественнонаучной мысли, истории философии и социологии. Всего этого требует интегральное исследование наследия Струве, ибо всё это было предметом его Текста и его научной и политической практики. При этом, более чем в случае с «чистым» политиком или «чистым» философом, целостный Текст Струве, известного своим редкостным активизмом, многочисленными институциональными проектами, оставившего весьма значительное архивное наследие, уже явлен во всём разнообразии исторических источников – от частной жизни до терминологических и образных заимствований, а его каждый практический или мыслительный поступок в преобладающей степени продиктован его идейно-историческим контекстом, констелляцией факторов, и главное – явлен в живой эволюции, весьма напряжённом историческом развитии, почти исключающем (столь принятое в струвиане) догматическое соединение фрагментов текста в искусственный паззл.

      В этой ситуации подлинный, исторический Струве – чрезвычайно удачный «партнёр» для исследовательского преодоления (как минимум, существенного уточнения и дополнения) наших знаний об эпохе и её идейной борьбе, общекультурных мифологем и собственного автобиографического творчества Струве. По словам близкого знакомого Струве – гегельянца и социал-демократа А. М. Водена, такое исследование полноценно лишь тогда, когда проводится совершенно «безотносительно к дальнейшему»[8], когда «живёт» жизнь своего героя вместе с ним: впервые, с непредсказуемым результатом, рискуя, через фокус личной воли, исполняющей воспитавший её контекст и посильно преодолевающий его.

      Известно, что Петру Струве, начиная с его ранних, марксистских сочинений, было присуще особое внимание к своему «месту в истории», общественному и историческому значению своих трудов в области развития идей не только в России, но даже и в интернациональном (марксистском) контексте. Нельзя сказать, что у Струве не было оснований для таких амбиций, тем более что в интернациональной марксистской практике конца XIX – первой трети XX вв. наделение отдельных, чуть ли не единичных, персоналий

2

Richard Pipes. Struve: Liberal on the Left, 1870–1905. Camb. (Mass.), 1970; Richard Pipes. Struve: Liberal on the Right, 1905–1944. Camb. (Mass.), L., 1980 (Русский перевод: Ричард Пайпс. Струве: левый либерал, 1870–1905. М., 2001: Ричард Пайпс. Струве: правый либерал, 1905–1944. М., 2001). О русском переиздании этого труда Пайпса в контексте современных российских исследований см.: Б. М. Витенберг. По направлению к Струве // Новое литературное обозрение. № 67. М., 2004.

3

«Русские лишены исторической памяти… Русские вообще не очень любят углубляться в свою историю. Мои книги переведены на русский язык, но продаются там слабо» (Русским нужен правитель: с Ричардом Пайпсом беседовал Пётр Зыхович (Rzeczpospolita, Польша, 7 ноября 2007): www.inosmi.ru/translation/237696.html).

4

М. П. Афанасьев. Либеральная экономика Петра Струве // Вопросы экономики. 1994. № 12. А. Л. Дмитриев. Экономические воззрения П. Б. Струве // Факты и версии. Кн. II. Из истории экономики. СПб, 2001; М. А. Колеров. Сборник «Проблемы идеализма» (1902): история и контекст. М., 2002; М. М. Савченко. П. Б. Струве // П. Б. Струве. Торговая политика России. К этому направлены и усилия автора этих строк: М. А. Колеров. От марксизма к идеализму и церкви (1897–1927): Исследования, материалы, указатели. М., 2017; М. А. Колеров. Археология русского политического идеализма: 1904–1927. Очерки и документы. М., 2018.

5

Главные библиографии см.: Richard Pipes. Struve: Liberal on the Right. P. 467–510 (отдельно: Bibliography of the Published Writings of P. B. Struve / Ed. By Richard Pipes. Harvard University, 1980); И. А. Кондакова. «Он не был бунтарём…» // Советская библиография. 1991. № 6; О. Л. Гнатюк. П. Б. Струве. Библиография печатных работ и исследований о его творчестве // Вече. Альманах русской философии и культуры. 11. СПб, 1998; А. Н. Нарбут. Струве. М., 2004 (Родословные росписи. Вып. 20).

6

Мемуарные свидетельства даны в десятках газетных и журнальных статей Струве. Самый крупный их сводный корпус см: P. Struve. My Contacts and Conflicts with Lenin // Slavonic Review. XII, XIII (№№ 36, 37). L., 1934 (Русский перевод: П. Струве. Мои встречи и столкновения с Лениным // Возрождение. Париж, 1949. №№ 9, 10, 12).

7

С. Л. Франк. Биография П. Б. Струве. Нью-Йорк, 1956 (В переиздании восстановлено аутентичное название «Воспоминания о П. Б. Струве», см. в сб.: С. Франк. Непрочитанное… / Сост. А. А. Гапоненкова и Ю. С. Сенокосова. М., 2001.

8

А. М. Воден. На заре «легального марксизма» // Летописи марксизма. М., 1927. Т. 3. С. 17.