Слёзные родственники. Светлана Курилович

сь, что он будет крупным мужчиной. В густых каштановых волосах нагло белела обесцвеченная прядь, падавшая на глаза, а в ухе поблёскивала серьга.

      «Бунтарь-одиночка? – хмыкнула я. – Видали мы таких, Гришка Баженов, например, вечно в зелёный красился. Из-за него молоденькой учительнице пришлось уволиться. Вот из-за таких-то идиотов молодёжь в школу и не идёт!.. Так, ярлык я на него уже повесила, молодец!»

      Он сидел один на последней парте среднего ряда, и это было нормально: новички обычно сторонятся коллектива хоть какое-то время. Ненормально было другое: с первого же урока он начал активно участвовать в обсуждении произведения. Как правило, новенькие изучают обстановку и молчат, пока не осмелеют. Этот был не таков… После всех девчачьих ахов и охов по поводу самоотверженной любви Желткова к Вере Шеиной, он громогласно заявил:

      – Желтков – идиот!

      «Сам ты идиот!» – подумала я.

      – И почему же? – поинтересовалась. – Кстати, как тебя зовут? Встань, пожалуйста.

      – Арсений Новоявленских, – он встал и тряхнул головой, отбрасывая чёлку. Глаза нахально блестели. – Потому что он даже не разговаривал с ней, не встречался лично, не попробовал сказать о своей любви – не сделал ничего! Только покончил с собой.

      – Это и есть высшее проявление жертвенности, разве нет? – спросила я, скрестив руки на груди.

      – Женщинам не нужна такая (он подчеркнул голосом) жертвенность. Они любят сильных, это заложено самой природой. Или таких, кто потакает их прихотям, идёт на поводу желаний. Желтков – никакой. Как можно уйти из жизни, не сделав никаких попыток?

      – Он очень уважал Веру, Арсений, поэтому не мог посягнуть на её личное пространство, жизнь. Единственный выход продемонстрировать свою любовь был уход из её жизни.

      Арсений пожал плечами:

      – А Вера эта – вообще медуза какая-то. Холодная, бесчувственная, что он в ней нашёл? В женщине должен быть огонь, страсть к жизни.

      – Вот Желтков и разбудил в ней этот огонь, да, ребята? – обратилась я к классу, и они послушно закивали.

      – Ну да, разбудил! – хмыкнул он. – А воспользуется кто-то другой! Я же говорю, идиот!

      Класс засмеялся, даже девчонки, которые всегда были на моей стороне в обсуждении любовных вопросов. Я рассердилась:

      – Садись, Новоявленских! Записываем проблемный вопрос на дом!

      – Вот в вас есть этот огонь, его и будить не надо, – тихо пробормотал он, садясь, но профессиональный слух не подвёл – я всё услышала. Паршивец на это и рассчитывал, думаю.

      – Итак, проблемный вопрос: прав ли Куприн, делая из единичного случая высокое обобщение? Записали?

      Одиннадцатиклассники закивали, тут кстати прозвенел звонок, и они гурьбой, словно косяк отъевшихся гусей, неспешно потянулись к выходу.

      – Новоявленских, задержись! – скомандовала я, открывая сетевой город.

      – Как скажете, Марина Леонидовна! – он остановился у стола, и мне пришлось смотреть на него снизу вверх.

      – Ты что это себе позволяешь? – резко спросила я. – Первый день в классе – и уже споришь со мной?!

      Он улыбался, и эта улыбочка ох как мне не понравилась, что я и не преминула отметить.

      – Перестань улыбаться! Я что-то смешное говорю?? Без причины улыбаются только сам знаешь кто!

      Его губы ехидно растянулись ещё шире:

      – Можно спросить, Марина Леонидовна, а сколько вам лет?

      От неожиданности я растерялась, но через секунду сердито сказала:

      – Во-первых, неприлично спрашивать у женщин про возраст, а во-вторых, тебе какое дело?

      Получилось как-то грубо, и мне даже стало неловко: что накинулась на глупого мальчишку! Но то, что он сделал затем, совершенно ошеломило меня: Арсений присел на корточки возле стола и взглянул на меня снизу вверх:

      – Вы такая красавица, когда сердитесь! – он протянул руку и дотронулся тыльной стороной ладони до моей щеки. – Глаза мечут синие искры, лицо пылает, губы пунцовые, так бы…

      В следующий миг я пришла в себя и оттолкнула его:

      – Ты что себе позволяешь?! Пошёл вон! – мой взгляд, наверное, мог прожечь бетонные стены, но мальчишка лишь улыбнулся:

      – Как пожелаете, моя учительница! – встал, демонстративно потёр руку, по которой я ударила, и вышел из кабинета.

      – Дурак! – прошипела я. К гадалке ходить не надо, чтобы понять, за что его выперли из школы. – Ну и наглец! – передёрнув плечами, стала заполнять сетевой город.

      Следующее наше столкновение произошло в пятницу, литература была седьмым, последним, уроком. Я отобрала у него карты: он нагло раскладывал пасьянс!

      – Это уж вообще! – я захлебнулась от возмущения, схватила его дневник, чего обычно себе не позволяю, и рявкнула. – Карты на стол!

      Он собрал пасьянс и аккуратно положил колоду на стол. Тут прозвенел звонок, я задала домашнюю работу и отпустила ребят. Сама села, открыла дневник и собралась с мыслями.

      – Пока,