Лесная невеста. Елизавета Дворецкая

что уйти спать своими ногами ему потом было не под силу, и Секач на себе уволок его в овин, где гостям приготовили лежанки на старой соломе.

      Стоянка все порывалась убежать, но больше для порядка, так что Зимобор легко догнал ее в сенях, где валялась куча мешков, пахнущих старой-престарой мучнистой пылью. Бровка и Чудила за каким-то лешим его искали, подкрадывались, как им казалось, неслышно, но очень громко стукаясь пьяными головами о косяки, истошным шепотом советовались, здесь ли он, не позвать ли его или принести факел и посмотреть, а Зимобор кричал им, чтобы шли к лешему, он занят… Куда и когда девушка исчезла, уже не заметил, а сам так и заснул на куче пахучих мешков.

      Во двор старший княжич выбрался ближе к полудню. И то не сам проснулся, а Избрана прислала разбудить. Дескать, княжна спрашивает, приехали они охотиться на дичь или на девок, а за девками так далеко было ездить незачем, этого добра и в Смолянске хватает, только там уже все ученые… Что-то такое над ним бормотала сестрина прислужница, но Зимобор поначалу мало что слышал из-за гула в голове. Однако вставать и правда было надо.

      Во дворе помятые гуляки, здешние и смолянские, умывались у колоды, обмениваясь обрывочными воспоминаниями о вчерашнем буйстве, как вспоминают битву. Глухарь пытался прямо на себе отстирать с подола рубахи пятна непонятного, но подозрительного происхождения, Жилята осторожно ощупывал подбитый глаз, явно не зная, кому обязан этой красотой.

      – Я просыпаюсь, смотрю: девка! – делился Шумила, пытаясь размять ладонями лицо, похожее на давно не стираный мешок. – И знаешь, ничего не помню. Думаю, первое: где я? Потом: кто я? У нее спрашиваю: ты кто? А она: ах ты, сволочь, не помнишь, кто я, после всего, что вчера было! Ну, думаю, слава Яриле: значит, что-то все-таки было!

      Зимобор умылся, глотнул воды, даже велел облить голову, пытаясь прийти в себя. Хорошо погулять даже княжеской дружине удавалось очень редко, поскольку последние два года выдались неурожайными. Утираясь рукавами рубахи, Зимобор вдруг увидел перед собой Годилу – кметя из отцовских.

      – Княжич! – Вид у Годилы был какой-то серый и сумрачный, совсем не подходящий этому солнечному, теплому, голубому и зеленому утру месяца ладича[3]. – Я к вам…

      – Ты откуда? – Зимобор удивленно нахмурился, только сейчас сообразив, что Годиле тут быть вовсе не полагается.

      – Так из Смолянска! День и ночь плыли без оглядки. Ветра не было – гребли, только сменялись, так на дне в ладье и прикорнули чуть-чуть, и то сон не идет. Князь Велебор-то… вчера в ночь…

      – Что?

      – Так… помер.

      – Как?

      Зимобор хмурился и безотчетно расчесывал пятерней густые растрепанные кудри, пытаясь отодвинуть их со лба, но они опять падали на глаза. То, что он услышал, не укладывалось в голове, было слишком неожиданно, слишком страшно и потому недостоверно.

      – С вечера вроде ничего был… как всегда, – докладывал Годила, сам смущенный вестью, которую принес, и отводил глаза. – А утром

3

Здесь и далее название любого месяца является одним из множества вариантов его народного названия.