Парадокс параллельных прямых. Книга первая. Татьяна Вильданова

дальше и дальше, пока не уткнется каменным носом в радугу, расписным мостом перекинутую через реку.

      А вслед за радугой блеснет между тучами солнце, рассыплется золотыми бликами по мокрому асфальту, вспыхнет искрами на стертых камнях, опрокинется отражением своим в воду, да в ней и утонет.

      Осень…

      По пустой улице важно прогуливаются взъерошенные после недавнего дождя голуби.

      В нише окна, на широком каменном подоконнике вальяжно развалилась матерая упитанная кошка. Полосатые бока кошки ритмично раздуваются, усы слабо подрагивают. На первый взгляд, кажется, что животное мирно спит. В действительности же хитрюга бдительно следит за стаей. Иногда она не выдерживает и чуть заметно передергивает лапами.

      Прохожих почти нет. Так, несколько женщин с сумками, старик. К тумбе у магазина беспечно прислонен чей-то велосипед.

      Далеко внизу, на другом конце узкой крутой лестницы, заменившей здесь улицу, угадывается стена солидного городского дома, за которым разворачивается безбрежное море городских крыш. Одинаково коричневое, вспученное наростами башен, портиков, бельведеров и прочей архитектурной жути, оно скатывается с крутого холма и вольно растекается по котловине.

      Здесь, на вершине холма, всё по-другому. Невысокие дома. Деревенские островерхие крыши. Темно-коричневые ставни на окнах. С подоконников свешивается густая мрачно-зеленая герань, пронизанная всполохами соцветий. В дальнем конце улицы просвечивает кусок виноградника. Там же неподвижно застыла длинная деревянная лопасть (часть мельничного крыла, венчающая похожий на сарай дом, чуть не по крышу заросший тетрастигмой). На видимой части стены намалевана вывеска, но изгиб улицы рассекает её пополам, так, что отсюда просматривается только объемистый кроличий зад, шустро удирающий из приоткрытой кастрюли.

      Рестораны, ресторашки, ресторанчики…

      Кажется, что здешние жители просыпаются по утрам только для того, чтобы есть. Сначала позавтракать «У матушки Катрин», затем пополдничать в «Кролике Жиля», по звуковой аллитерации прозванном завсегдатаями «Шустрый кролик». Здесь же можно и остаться, если, конечно, не боишься оглохнуть от галдежа постоянно спорящих между собой художников. Или, если есть на что, можно пойти поужинать, а заодно и полюбоваться длинноногими красавицами в «Мулен-Руж». А если не на что, то вполне устроит что-нибудь попроще. Например, прованская кухня и затянутые в ярко-зеленые трико девочки в «Сеюше», или петух в вине и подкрашенные сажей рогатые чертенята в «Преисподней».

      Впрочем, в новеньком, сверкающем стеклом и дешевой позолотой «Сеюше» можно осесть уже с обеда. Когда-то, в былые добрые времена, здесь играл на аккордеоне знаменитый месье Жюно. Но перед самой войной новые хозяева вышвырнули из зала и месье Жюно, и его аккордеон и даже его стул с блестящим следом от инструмента. А вместе с ними и всю остальную мебель. Сам зал безжалостно разломали, а заодно с ним и старую закопченную кухню, и крохотную эстраду, и даже подсобку, после чего на освободившейся территории соорудили что-то сногсшибательно американское, с монументальной барной стойкой и эстрадой, способной вместить полновесный джаз-банд. Правда, с начала оккупации американский джаз пришлось убрать, заменив его вненациональным оркестром и стайкой девушек в желтых юбочках и ядовито-зеленых купальниках. Оркестр начинал играть уже с обеда, а к вечеру появлялись и девочки.

      Не пожалели новые хозяева и крыльца, заменив покривевшие от времени ступени изящной крутой лесенкой, позволившей выгадать пятачок площадки перед входом. Площадку обнесли витыми металлическими перилами, а старую дубовую дверь заменили стекляно-металлической четырехлопастной вертушкой.

      Старожилам новый позолочено-никелированный «Сеюш» не понравился. Туристам тоже.

      Для консервативных французов он оказался чересчур уж американским, слишком чуждым и им, и городу, и аккордеону, который заменило банджо, развлекающее посетителей до прихода оркестра. А для жаждущих французской экзотики американцев «Сеюш» стал чем-то, совсем уж не пойми, чем.

      Если бы не война, так, наверное, через пару лет и разломали бы всю эту несуразицу. Вернули бы старые столы. И месье Жюно с его стулом и аккордеоном, возможно, тоже бы вернули. Но…

      С оккупацией Парижа в «Сеюш» зачастили боши. То ли их приманивала смесь дешевого американского шика с французским кабаре, то ли почти полное отсутствие в зале местных аборигенов, то ли настоящее эльзасское пиво, специально для них привозимое из Эльзаса. А может быть, легкие на подъем девчонки, после определенного часа легко спархивающие с эстрады…

      Как бы то ни было, но с начала войны «Сеюш» стал популярен.

      Теперь зачастую уже с обеда по обе стороны крыльца выстраивались черные лакированные автомобили, в которых часами изнывали дисциплинированные немецкие водители. Устав неприступно пялиться в стены, они тоже смотрели на голубей, на кошек, на равнодушных мужчин и чуть менее равнодушных женщин.

      Вот и сегодня, несмотря на ранее время, недалеко от крыльца уже припарковался черный легковой автомобиль, водитель которого опустил стекло и