Угрюм-река. Книга 1. Вячеслав Шишков

раз у смерти в зубах был, а, слава Богу, почитай, до ста лет дожил…

      Марья Кирилловна успокоилась.

      Дорога еще не рухнула, стояли последние морозы, приближался март. Вдруг среди ночи громко залились собаки.

      «Ибрагим», – подумал Прохор и сквозь двойные рамы услыхал:

      – Отворай!.. Нэ пустишь – через стэна перемахнем, всех собак зарэжим, тебя зарэжим!..

      – Ибрагим! – радостно крикнул Прохор, сунул ноги в валенки и выскочил на двор в накинутом бешмете.

      – Ну, Прошка, вот и мы… – обнял его горец. – Спасибо, Прошка. Моя все бросал, тайгам любим, слабодный жизнь любим… Ничего, Прошка, едэм… Живой будэшь…

      Отцу с матерью Ибрагим-Оглы понравился. Его разбойничий облик не испугал их: много в тайге всякого народа приходится встречать.

      Промелькнула неделя.

      – Вот, Ибрагим, – сказал ему Петр, – доверяю тебе сына… Я про тебя в городе слыхал… Можешь ли быть вроде как телохранителем?

      – Умру! – захлебнувшись чувством преданности, взвизгнул горец. – Ежели давераешь, здохнэм, а нэ выдам… Крайность придет – всех зарэжим, его спасем… Цх! Давай руку! Давай, хозяин, руку. Ну! Будем кунаки…

      Чай пили в кухне, попросту, как при дедушке Даниле, – хозяева и работники вместе. Кухня просторная, светлая, стол широкий, придвинутый в передний угол, к лавкам, идущим вдоль стены.

      Ярко топилась печь. Кухарка, краснощекая Варварушка, едва успевала подавать пышные оладьи. Масло лилось рекой. Вкусно любили поесть хозяева, да и приказчики с рабочими не отставали.

      А хозяйка, Марья Кирилловна, поощрительно покрикивала:

      – Ребята, макайте в мед-то!.. С медом-то оладьи лучше… Ибрагимушка, кушай. Варварушка, садись…

      Ибрагим пил чай до шестого пота. Он всегда угрюм и молчалив. Но сегодня распоясался: хозяин оказал ему полное доверие, почет.

      Ибрагим, обтирая рукавом синего бешмета свой потный череп, говорил:

      – Совсэм зря… каторгу гнали…

      – За что? – враз спросила вся застолица.

      Ибрагим провел по усам рукой, икнул и начал:

      – Совсэм зря… Сидым свой сакля, пьем чай. Прибежал один джигит: «Ибрагим, вставай, твоя брат зарэзан!» Сидым, пьем. Еще джигит прибежал: «Вставай, другой брат рэзан!» Сидым, пьем. Третий прибежал: «Бросай скорей чай, твоя сестра зарэзан!» Тогда моя вскочил, – он сорвался с места и кинулся на середину кухни, – кынжал в зубы, из сакля вон, сам всех кончал, семерым башкам рубил! Вот так! – Черкес выхватил кинжал и сек им воздух, скрипя зубами.

      Все, разинув рот, уставились в дико исказившееся лицо горца.

      Вскоре Прохор с телохранителем отправился в безвестный дальний путь.

      IV

      Петр Громов после смерти родителя зажил широко.

      – Все время на цепи сидел, как шавка… Раскачаться надо, мошной тряхнуть…

      И в день Марии Египетской именины своей жены справил на славу. Поздравил ее после обедни и не упустил сказать:

      – Ты все-таки не подумай, что тебя ради будет пир горой… А просто так, из анбиции…

      Гости толклись