Любимый ястреб дома Аббаса. Мастер Чэнь

худенькая девочка с пятнистым от веснушек лицом и глазами цвета темного меда, сидевшая перед нами на ковре строгим столбиком.

      – А вот теперь ты не врешь, красивый мальчик, – тихо сказала толстуха. – Не знаю, как все остальное, – а это правда. Ты действительно ее любишь.

      «Любишь? – хотел было возразить я. – Какая же это любовь? Ведь я никогда – после того, как перестал быть мальчишкой, – не касался ее тела даже пальцем. Просто мы выросли вместе, дочь беглянки из погибшей империи и сыновья старинного самаркандского рода. Вот и все».

      Но я молчал, глядя в мечтательные глаза женщины, сиявшие в свете костра.

      И тут из темноты раздался резкий и быстрый оклик. Да я и сам уже краем сознания слышал в молчании ночи отдаленный – и явно замедляющийся – стук копыт с дороги. Две лошади.

      С неожиданной силой тетка толкнула меня из призрачно колыхавшегося круга света во тьму.

      – К верблюдам, – быстро сказала она. – У меня шестеро охраны, с толстенными палками. Во вьюк. И сиди там. Сбоку вьюка найдешь прорезь, если надо чего сделать.

      Сквозь шерсть мешка, пахнущего пылью и изюмом, я слышал голоса. Долгие, настойчивые разговоры – и вот они стихли.

      – Плохо дело, – раздался, наконец, женский шепот сквозь слой шерсти. – Просились. Очень настойчиво. В караван я их, конечно, не взяла. Охрану мою, с ее палками, они рассмотрели. Запалили костерок на соседнем холме. И видят нас очень хорошо. Так что сиди там и спи, дапирпат.

      На мою голову сквозь верхнюю прорезь мешка упали, одна за другой, три подушки.

      Проснулся я от того, что мешок, и меня вместе с ним, с руганью поднимали на бок злобно хрипящего бактрийца. Потом мешок качнуло – и качания уже не прекращались.

      – Они едут рядом, не скрываясь. Значит, знают, что ты здесь, – раздался, ближе к полудню, ее приглушенный голос. – А еще какой-то длинный тут мелькал – это что, тоже за тобой?

      – Не знаю, – честно прошептал я.

      Солнце поднималось все выше.

      Сквозь боковую прорезь я пытался дышать, через нее же с ужасом делал то, о чем сказала моя спасительница, представляя, как два всадника – да что там, все в караване, – видят сочащуюся на землю желтую струйку. Вода в моей фляге стала попросту горячей, потом она кончилась, и через все ту же прорезь мне просунули новую флягу. Голова горела в лихорадке, и – я уже не мог скрывать это от самого себя, – плечо дергало какой-то новой болью. Было понятно, что дело, в общем, плохо.

      Не помню, сколько качался я в этом жутком мешке. Наконец, у меня над самым ухом раздался голос – уже мужской:

      – Эй, дапирпат, а ты куда, собственно, едешь?

      – Винное хозяйство. Знаменитое. Очень дорогое вино почти черного цвета. По эту сторону реки, перед Мервом, – честно перечислил я.

      – Ты и вправду мальчик из хорошей семьи, если знаком с этими людьми, – добродушно проворчал голос. – С теми, у которых просто нет совести. За одну флягу, даже и молодого, – да столько брать… Если тебе нужно такое же хорошее вино, но по цене в десять