Подметный манифест. Далия Трускиновская

Он прочитал курьез и послал его с человеком в полицейскую контору, приложив краткую записку. Архарову следовало тоже знать про сей краткий, но сильнодействующий документ.

      Архаров же как раз был в кабинете, беседовал со Шварцем. Туда призвали Устина, Абросимова, Тимофея, а Демка с Федькой проскочили без приглашения.

      – Читай, – велел Устину Архаров, дав почему-то сперва курьез.

      И тот забубнил нараспев и довольно внятно – за невнятицу Архаров однажды крепко его выругал и посулил батогов.

      – Самодержавного амператора, нашего великаго государя Петра Федоровича всероссийского: и прочая, и прочая, и прочая… – прочитал Устин и недоуменно поглядел на обер-полицмейстера.

      – Читай, читай!

      – «Во имянном моем указе изображено яицкому войску: как вы, други мои, прежным царям служили до капли своей до крови, дяды и оцы ваши»…

      Устин замолчал.

      – Ты чего это? – спросил Архаров.

      – Так помер же великий государь…

      – Полагаешь, послание – с того света? Не бойся, вполне с этого, – утешил Архаров.

      – И ошибок полно, в словах букв недостает…

      – Читай, не рассуждай!

      – «… так и вы послужити за свое отечество мне, великому государю амператору Петру Федаравичу, – тщательно выговаривая ошибки, прочитал Устин. – Когда вы устоити за свое отечество, и ни истечет ваша слава казачья от ныне и до веку и у детей вашых. Будити мною, великим государям, жалованы: казаки и калмыки и татары. И каторые мне, государю императорскому величеству Петру Феравичу, винныя были, и я, государь Петр Федаравич, во всех винах прощаю и жаловаю я вас: рякою с вершин и до усья, и землею, и травами, и денежным жалованьям, и свиньцом, и порахам, и хлебныим правиянтам. Я, велики государь амператор, жалую вас Петр Федаравич…»

      – Все, что ли? – спросил Архаров.

      – Писано в тысяча семьсот семьдесят третьего году сентября семнадцатого числа, – сказал Устин.

      – Экая филькина грамота, – заметил Демка. – Рекою жалует, а которой – не сказал. Этак и я кого хошь болотом пожалую.

      Архаров усмехнулся, что было понято подчиненными как разрешение обсуждать филькину грамоту.

      – Это доподлинный манифест, – сказал Шварц.

      – Ты почем знаешь?

      – Ваша милость, нарочно такого не наваляешь, – вставил Тимофей. – От всей дури писано!

      – Совершенно с тобой согласен, – подтвердил Шварц. – Такое произведение мог изваять только доморощенный гений, не обремененный науками. И не имеющий при себе хотя бы одного доброго советчика.

      – Так-то так, но крестьяне у нас тоже не невтоны и не архимеды, – блеснул случайно застрявшими в голове именами Архаров. – Они грамотно написанного манифеста, поди, и не поймут, а такое безобразие – как раз им по зубам.

      – Они, стыд сказать, и в церкви половину кондаков и ирмосов не разумеют, куда уж манифест. Манифесты-то редко бывают, а в церковь каждое воскресенье ходят, –