Скелет в шкафу художника. Яна Розова

не может жить.

      Мне было стыдно. Я вообще ничего такого не знала! Звонила домой из Питера, она говорила, что все хорошо, даже шутила. Не то чтобы мы не были близки с ней, просто мама всегда жила своей внутренней жизнью, она была для нее больше, чем реалии каждого дня. Пытать ее на предмет душевного состояния было бы жестоко. В этом смысле папа был прав – рядом с ней живешь как с привидением.

      – И Костров увлекся ею, вот такой разбитой?

      – Так ведь он психиатр, это его контингент! – рассмеялся Ижевский невесело. – И он увлекся ее талантом. Он рассказывал о ее картинах, как о чем-то необыкновенном, просто был без ума от них. Знал, что со временем они вырастут в цене. И она всегда была красавицей, даже тогда.

      – Я знаю. А он мне не говорил о ней…

      – Да он просто не знает, что ты ее дочь. Что общего между Ритой Садковой и Варей Багровой? Прости, детка, но ты на нее совсем не похожа.

      Это было не обидно, потому что сравниться с моей мамой могла бы только Брижит Бардо. Правда! Те же густые, тяжелые, вьющиеся светлые локоны, огромные миндалевидные карие глаза, капризный рот маленькой девочки, познавшей чуть больше, чем положено знать девчушкам. И тело богини. Оно было настолько совершенно, что вызывало даже у мужчин скорее священный восторг, чем желание.

      И я – ее дочь! Мелкие и неправильные черты лица, серые волосы, серые глаза, субтильная фигурка, локти, колени – все как на шарнирах. Сегодня я была зеленоглазой блондинкой с пышной грудью, но сути это не меняло. Я ничем на маму не походила. К тому же бог обидел дочь гения способностями и наградил мерзким характером, который уже привел меня к краю пропасти.

      И она была! Была собой, личностью, самодостаточной, творческой и полноценной, а я стала лишь проекцией чужих грязных мыслей. Отражением чужих недобрых слов. Меня нет. Почему так? Никто не знает.

      – И он лечил ее? – Я снова вернулась к разговору, внезапно разбудившему в моем сердце печаль.

      – Да.

      – И она дарила ему свои картины?

      – Думаю, да.

      – Хочу посмотреть. У меня почти ничего не осталось от мамы. Так, два-три эскиза, ранние акварели, пара пейзажей. Все, что было в квартире, мама завещала Гродинскому художественному музею. Я даже немного обиделась на нее за это. А оказывается, есть еще картины последнего года…

      – Как ты красиво сказала, – перебил меня Ижевский, – «Картины последнего года»! Надо будет использовать. Только это подойдет к уже умершим художникам.

      Он спросил еще что-то, но я не расслышала его. Мой взгляд, поблуждав по лицам зрителей, нашел стальной силуэт молодого начинающего художника. Рядом с ним, спиной ко мне, стояла женщина, которую, даже не видя ее лица, можно было бы назвать красивой. Ну, есть такое в некоторых людях – мужчинах и женщинах – они красивы с любого бока. Хочу заметить, что говорю о красоте не только физической. Говорю о том, что одухотворяет биологическую особь, об особой божьей искре. Эта женщина была такой, и я напряглась, закусив губу, боясь