Ксеноцид. Орсон Скотт Кард

подумал, что у него просто нет выбора и даже малейшая отсрочка ритуала – настоящая пытка.

      – Но ты не знаешь их. Ты не любишь их творений.

      – Суть Пути заключается в том, чтобы любить людей. Богам мы только повинуемся. – «Да и как я могу любить богов, которые унижают и мучат меня при каждом удобном случае?»

      – Мы любим людей, потому что они создания божьи.

      – Не стоит поучать меня.

      Она вздохнула.

      Эта печаль ужалила его, подобно ядовитому пауку.

      – О, если бы ты всегда могла поучать меня! – воскликнул Хань Фэй-цзы.

      – Ты женился на мне, потому что знал, что я люблю богов и что эта любовь полностью отсутствует в тебе самом. Так я дополняла тебя.

      Как он мог спорить с ней, когда знал, что даже сейчас ненавидит богов – за все, что они всегда делали с ним, за все, что они заставляли его делать, за все, что они отняли у него, чего лишили?

      – Обещай мне, – промолвила Цзян Цин.

      Он понимал, что означают эти слова. Она чувствовала дыхание смерти; она возлагала ношу своей жизни на него. Ношу, которую он с радостью примет. Потерять на Пути Цзян Цин – вот чего он больше всего страшился эти годы.

      – Обещай, что ты научишь Цин-чжао любить богов и всегда следовать Пути. Обещай, что ты взрастишь ее моей дочерью, равно как своей.

      – Даже если она никогда не услышит гласа богов?

      – Путь принадлежит всем, не только тем, с кем общаются боги.

      «Может быть, – подумал Хань Фэй-цзы, – но говорящим с богами куда легче следовать Пути, потому что им за каждое нарушение негласных правил приходится платить поистине ужасную цену. Обычные люди свободны; они могут покинуть Путь и не сожалеть о том годами. Говорящему с Богами ни на час нельзя оставлять Путь».

      – Обещай.

      «Да. Обещаю».

      Но он не мог заставить себя произнести это вслух. Он даже не знал почему, причины этой неохоты крылись слишком глубоко.

      Тишину, в которой она ожидала ответа, нарушил топот маленьких ног, бегущих по гравийной дорожке рядом с домом. Это могла быть только Цин-чжао, вернувшаяся из сада Сунь Цао-пи. Только Цин-чжао позволялось бегать и шуметь в пору всеобщей скорби. Они ждали, понимая, что она направится прямиком в комнату матери.

      Дверь почти бесшумно скользнула в сторону. Даже Цин-чжао в присутствии матери старалась вести себя как можно тише. Но хотя и шла на цыпочках, она не могла удержаться, чтобы не пританцовывать, передвигаясь по комнате легкими прыжками. Однако кидаться с разбегу на шею матери она не стала; она хорошо запомнила прошлый урок, пусть даже огромный синяк на лице Цзян Цин давным-давно рассосался: три месяца назад пылкие объятия Цин-чжао сломали той челюсть.

      – Я насчитала целых двадцать три белых карпа в садовом ручье, – похвасталась Цин-чжао.

      – Так много? – удивилась Цзян Цин.

      – Мне кажется, они нарочно показывались мне, – продолжала Цин-чжао. – Вот я их и сосчитала. Наверное, никто из них не хотел остаться непосчитанным.

      – Я люблю тебя, – прошептала Цзян Цин.

      К