Кровь, слезы и лавры. Исторические миниатюры. Валентин Пикуль

в Польше тоже разгорались костры: заживо сжигали колдуний, упырей, ворожеек и отравителей. Но казни еще не касались “еретиков” лютеранской веры, поляки тогда были веротерпимы, и Реформация быстро овладевала умами магнатов и “быдла”. Бона Сфорца сказала:

      – Без псов Господних нам не обойтись…

      “Псами Господними” называли себя иезуиты.

      В каминах мрачного замка Визны жарко потрескивали дрова, но все равно было зябко. Бона Сфорца накрыла голову испан–ским беретом из черного бархата, ее платье – платье вдовы – было густо осыпано дождем ювелирных “слез”, отлитых при дворе испанского короля Филиппа II из чистого мексиканского серебра.

      Махра Вогель, ее приемная дочь, тихо играла на лютне.

      – Когда-то и я трогала эти струны, – сказала Бона, вычурно ступая на высоких котурнах. – Но все прошло… все, все, все! Теперь я жду гонца из Вильны, а он все не едет.

      – Может, его убили в дороге, – подсказала Махра.

      – Такое у нас бывает… часто, – согласилась Бона.

      Она выглянула в окно: за рекою чернели подталые пашни, дремучие леса стыли за ними, незыблемые, как и величие древней Полонии. Наконец она дождалась гонца, который скакал пять суток подряд, скомканный вальтрап под его седлом был заляпан грязью, как и он сам. Гонец протянул пакет:

      – Из Литвы, ваша королевская ясность.

      – Кто послал тебя ко мне?

      – Петр Кмит, маршал коронный.

      – Что ты привез?

      – То, о чем знают уже все. Король и ваш сын Сигизмунд-Август ввел Барбару Радзивилл в Виленский дворец, публично объявив ее своей женою и великой княгиней Литовской…

      Нет, ничто не изменилось в лице Боны Сфорца.

      – Ты устал? Ты хочешь спать? – пожалела она гонца.

      – Да, устал. Хочу спать и – пить…

      Сфорца перевернула на пальце перстень, сама наполнила бокал прохладной венджиной и протянула его гонцу:

      – Пей. С вином ты уснешь крепко…

      Потом из окна она проследила, как гонец, выйдя из замка, шел через двор. Ноги его вдруг подкосились – он рухнул и уже не двигался. В палатах появился маршалок замка:

      – Гонец умер. Еще такой молодой… жалко!

      – Но он ведь слишком утомился в дороге…

      Перстень на ее пальце вдруг начал менять окраску, быстро темнея. Махра Вогель перестала играть на лютне:

      – Что пишут из Литвы?

      – Дурные вести – у нас будет молодая королева, и сам всевышний наказал гонца, прибывшего с этой вестью.

      Теперь осталось дело за малым: возмутить шляхту и сейм, всегда алчных до золота, чтобы они не признавали брака ее сына. Петр Кмит был давним конфидентом Боны, по его почину быстро собрался сейм. Подкупленные шляхтичи требовали от Сигизмунда-Августа, чтобы он оставил Барбару Радзивилл.

      – Эта паненка, – кричали ему, – уже брачевалась со старым Гаштольдом, что был воеводой в Трокае на Виленщине, так зачем нашему королю клевать вишни, уже надклеванные ястребом?

      Сигизмунд оставался непреклонен