Парусники. Иллюстрированный путеводитель. Андрей Поспелов

свое дело туго знает!

      – Какое «свое дело»?

      – Спички найдутся? – проигнорировала она мой недоуменный вопрос.

      Я полез в портфель. Тусклый свет слабой лампочки рассеивался в крохотном, без окон, кабинете. Стол прибит к полу, стул и табурет по обе стороны от него тоже прихвачены металлическими уголками. Под высоким потолком лениво вращались лопасти вентилятора, натужно гудел мотор в черном отверстии вытяжной системы. Они включились автоматически, одновременно с электрическим освещением.

      Не помогало. Воздух оставался душным, накрепко пропитанным застарелым запахом дыма тысяч папирос и сигарет. Их курили взвинченные, издерганные опера и усталые следователи, угощали людей, сидящих напротив, – без этого устоявшегося ритуала не обходится почти ни один допрос. Глубоко затягивались подозреваемые, облегчившие душу признанием, нервно глотали дым те, кто был «в отказе» и надеялся выйти отсюда «под расписку». Хотя это и шаблонно, но маленький, начиненный табаком бумажный цилиндрик очень часто оказывал растормаживающее действие и способствовал установлению взаимопонимания.

      И Вершикова заметно расслабилась, успокоилась, повеселела. Пора переходить к делу.

      Я достал заранее приготовленное постановление, разложил на неудобном столе бланк протокола допроса.

      – Вам предъявляется обвинение в умышленном убийстве гражданина Петренко, то есть в преступлении, предусмотренном статьей сто третьей Уголовного кодекса РСФСР…

      Привычно выстреливая казенные обороты, я завершил процедуру установленным вопросом.

      – Признаете ли вы себя виновной и что можете показать по существу обвинения?

      Вершикова цинично скривила губы.

      – Показать-то кое-что могу, а вот сто третью брать не собираюсь! Дело-то как было: посидели, потрепались, выпили, музыка там и все дела… Валерка с Галкой наверх поднялись, а Федун ко мне полез… Я и так, и этак: нет, не хочу, отстань, вырываюсь – куда там!

      С Вершиковой произошла удивительная метаморфоза. То же отекшее, голое без косметики лицо с рубцами от жесткой свалявшейся подушки, мятый-перемятый вельветовый сарафан, двойник того, что был на Марочниковой, но она сама неуловимо изменилась, разительно отличаясь от Вершиковой на первом допросе и даже от самой себя пятнадцать минут назад, когда ее только ввели в следственный кабинет. Хотя я не сразу определил, в чем же состоит эта перемена.

      – Вижу – плохо дело: хватает за разные места, платье срывает, выдралась кое-как, отскочила к стенке, там этот ножик висит… Схватила, выставила – не подходи! А он налетел с разбегу…

      Составляя протокол, я незаметно наблюдал за обвиняемой. Она снова закурила, на этот раз не спросив разрешения, и, раздумчиво выпуская дым сквозь плотно сжатые губы, остановившимся взглядом словно бы продавливала неровную шероховатую стену.

      Внимательно прочитала протокол, спокойно, с заметной удовлетворенностью подписала, по-хозяйски убрала сигареты в крохотный, с кнопочкой, нагрудный карман и, подчиняясь