Выбирая свою историю. Развилки на пути России: от Рюриковичей до олигархов. Игорь Курукин

с того ж острога со стены сорвали они человека, Стенькою зовут, Климова. Да ис того ж воровского острога нашли… их воровское непристойное письмо. А по словам того вора Стеньки, в том остроге воры, церковные противники.

      И они, воры, видя над собою промысел и многой окрик и стрельбу, в том остроге заперлись и хоромы зажгли сами, и от того запаления згорели они все без остатка. А отнять их вскоре от огня было невозможно потому, что у острога ворота, и у них двери укреплены многими запорами. А острог был зделан в толстом лесу, от земли мерою трех сажен мерных, и поделаны были частые бойницы… И подьячие, войдя в тот острог, дождались того, как пожар истух, осмотрели в том пожаре многие погорелые тела, по смете тел двести с тритцать. И тот острог они, посланные люди, разорили до основания и пожгли” – так описывал самосожжение старообрядцев в Важском уезде в ноябре 1685 г. архиепископ Холмогорский Афанасий.

(Цит. по: Шашков А. Т. Неизвестная "гарь” 1685 года в верховьях Кокшеньги //Проблемы истории, русской книжности, культуры и общественного сознания. Новосибирск, 2000. С. 110)

      Итак, церковные реформы царя Алексея Михайловича и патриарха Никона прошли по, увы, традиционной русской схеме – “хотели как лучше, а получилось как всегда”. Точнее, получилось небывало хуже, и всю историю Русской православной церкви до собора 1917–1918 гг. правильнее было бы делить не на досинодальный и синодальный периоды, а на эпохи до и после книжной справы и раскола. В конфликте никониан и старообрядцев у каждой из сторон была своя правда. Никон и его сторонники совершенно справедливо пытались преодолеть замкнутость и отсталость русской церкви и восстановить авторитет ее главы, но действовали крайним насилием и сорвались в теократическую утопию. Аввакум и староверы мужественно противостояли зачастую неграмотному диктату и утверждали евангельские истины ценой собственной жизни, но замкнулись в невероятном традиционализме, гордыне, антиинтеллектуализме (“Не высокомудрствуй, но бойся!” – писал Аввакум, сам ничего не боявшийся).

      Официальными же делателями церковного дела остались те, кого можно причислить к третьей стороне… Эти пастыри и эта паства – не ушедшие в раскол и формально принявшие никонианство – чаще всего действовали по принципу, сформулированному на соборе 1666–1667 гг. чудовским архимандритом Иоакимом, впоследствии патриархом московским: “Я не знаю ни старой веры, ни новой, но что велят начальницы, то я готов творить и слушать их во всем”. “Хороши законоучители, – язвительно писал Аввакум, – что им велят, то и творят. Только у них и вытвержено: «А се, государь, бо се государь, добро, государь»”.

      По верному замечанию американского историка Джеймса Биллингтона, “конфликт Никона и Аввакума был вовсе не богословским спором, но смертельной схваткой между двумя мощными первопроходцами в мире единой истины. Только после того, как они уничтожили друг друга, Россия стала безопасным местом для… доктрины служения государству”. Именно конец русской