Арена. Никки Каллен

не сам Макс, а его дядя, и мама Макса – Марианна.

      На роды акушерку и врача вызывали из городка. Часто в городок спускались слуги – за покупками и на танцы, да и дети прислуги учились в городской школе. Но сами Дюраны в городке почти не бывали. Дюраны де Моранжа были красивыми и надменными. В городке шептались, что и сумасшедшими к тому же, – еще бы, столько веков не работать, а лишь воевать, развлекаться и жениться только друг на дружке. Они словно жили в своем измерении, где ценности были другие и грехи другие; они маги, колдуны, а правила смертных – не для них, не по размеру. Макс, который дядя, и его сестра Марианна учились в дорогой частной школе, а потом в дорогом университете; Марианна – на искусствоведа, Макс – на математика; слухи о них ходили по всему студенческому городку. О том, что они любовники, хоть и брат с сестрой, «Мечтатели»; одна половина университета, женская, была влюблена в Макса, другая, мужская, – в Марианну, но они встречались только друг с другом, друг с другом ходили в кино, в кафе, в клубы, носили одну одежду и сидели в библиотеке рядом. И за руки держались. Гадость…

      А после университета случилась трагедия – Макс разбирал ружье; он, как его дедушка, любил охоту; ружье было новое, тугое и выстрелило ему прямо в лицо – прекрасное, тонкое, белое, светившееся в темноте, словно перламутр. В соседней комнате был знакомый Макса, он собирал рюкзаки, вбежал, перекрестился и держал дверь, чтобы мать Макса не увидела этого ужаса багровых рек. От горя по сыну через год скончался отец Макса – что-то с сердцем, а еще через год случилась совершенно странная история – словно из Диккенса или Бальзака. Марианна куда-то уехала, потом за ней последовала ее мать, но вскоре вернулась; да не одна, а со свертком, коляской, роскошными игрушками; в свертке лежал Макс, названный в честь дяди. А Марианна так и не вернулась.

      Первое воспоминание Макса – это зеркало и свечи возле него, оплывающие, бледно-желтые. Макс не удивлялся воспоминанию: в замке был газ, а потом и электричество, но бабушка предпочитала свечи и камин. В этом было что-то театральное, Максу казалось, он живет в Шекспире, только действие еще не началось. Второе воспоминание – бабушкина собака, белая, кудрявая болонка по кличке Герда, настоящее чудо с розовым бантом, пахнущая чудесно жасмином и шоколадом – от бабушки. Макс помнил, как они бегали по газону: лето, все вокруг в цветах, садовник так старался, посадил цветы в форме герба Дюранов, а они с Гердой разрушили всю красоту. Потом Макс – правда, сначала получив от бабушки подзатыльник, а рука у нее была тяжелая, в перчатке и кольцах, – извинился перед садовником, помог высадить заново все цветы, но они не взошли уже… Третье – балдахин над кроватью. У Макса не было отца и матери, он сразу спал один; бабушка читала на ночь молитву с ним и немножко сказки, а потом гасила свет и уходила; и Макс оставался один в огромной кровати – огромной, как поле битвы, как поле, полное васильков, среди сотни подушек, атласных одеял, в роскошной французской пижаме, лежал и смотрел в балдахин: тяжелый