Кукла (сборник). Евгений Иванович Носов

полушубок, и из-под него высунулась голова.

      – Принеси-ка водицы, – сказала голова парню.

      Парень поднялся, раскачиваясь от толчков вагона, побрел в тамбур.

      Дюжий краснолицый мужчина, по самые глаза заросший рыжей стерней, сопя, слез с полки, сунул ноги в резиновые сапоги, подошел к Шурупу.

      – Новый пассажир? – сказал он, оглядывая Шурупа красноватыми опухшими глазами. – Далече путь держишь?

      – Домой еду.

      – Так, так… Откуда?

      – В Старой Засеке сел. Там наша бригада сейчас стоит.

      – Тракторист, стало быть?

      – Монтажник. Линию тянем.

      – А-а!.. Трудишься, значит?

      – Ага, работаю. В отпуск еду. Пять дней дали.

      – Это дело хорошее, – одобрил рыжебородый. – А я, брат, от всякой должности отстранен. Видишь?

      Рыжебородый вытряхнул из рукава пиджака деревяшку, окованную на конце железным обручем. В торец деревяшки был вбит железный крючок.

      – Рад бы помочь обществу, да не могу, – сказал рыжебородый. – Как оттяпало под Смоленском, так больше и не выросла.

      Шуруп с внутренним содроганием посмотрел на железный коготь, в нем шевельнулось сострадание к этой нечеловеческой, мертвой руке и к ее владельцу. Он покосился на другую руку рыжебородого, но на плечах у него висел внапашку полушубок, и другой руки не было видно.

      Пришел парень с водой. Рыжебородый наклонился, ухватил стакан зубами и, постепенно поднимая его, высосал воду сквозь усы и зубы. Пролитые струйки воды сбежали по подбородку, растеклись по волосатой груди и отворотам полушубка. В эту минуту рыжебородый походил на огромного циркового медведя, который демонстрировал публике питье патоки из бутылки. Шуруп видел такой номер в одном заезжем цирке на базарной площади.

      – Так вот, брат, и живем, – сказал рыжебородый и вытер усы концом деревяшки. – При случае и штанов не снимешь.

      Шуруп не ответил. Говорить было нечего. Он уставился на свои подснежники, стоявшие перед ним в стакане.

      – Может, найдется рублишко инвалиду Великой Отечественной войны? – спросил безрукий глухо.

      Шуруп с готовностью полез в бушлат за деньгами. Это хоть как-то отпускало его сжавшуюся в комок чем-то виноватую совесть. Он достал пачку трешек, порылся в ней, отыскивая рубль.

      – У меня рубля нет, – сказал он и покраснел, сообразив, что сказал глупость.

      – Давай трешку, – сказал рыжебородый. – Клади-ка ее сюда.

      Шуруп запихнул три рубля в карман полушубка.

      – Не жалеешь, что дал трешку участнику Великой Отечественной войны? – сказал рыжебородый, плечом поправляя полушубок.

      – Ну что вы! – смутился Шуруп.

      – И никогда не жалей, – наставительно сказал рыжебородый. – Сегодня я у тебя прошу, а завтра, глядишь, ты у меня. Потому – не знаешь, что с тобой будет. И никто не знает: под Богом ходим. Человек предполагает, а Бог располагает! Так-то, брат! Григорий, бери-ка стакан, – обратился он к парню. – Маланья, мы пройдем по вагонам.

      – Вот видишь, – сказала старушка Шурупу. –