Внутренняя линия. Владимир Свержин

и татары, и шведы – все от царства русского послаще кус отгрызть мечтают.

      – Хорошо, князь. Забирай, – после неловкой паузы вымолвил Михаил. – Быть по сему. В честь праздника, исполню прошение твое. Но помни, шляхтич, коли милость мою презришь, коли черным наветом уста испоганишь, ковы злые удумаешь – казню без жалости. Мукой мученической умрешь!

      Михаил Романов вперил в помилованного недобрый взгляд. Ему почудилось, будто в глазах пленника прочел он спокойную уверенность – жесткую и безучастную, словно и не государь земли русской, верхом на белом, не темней убранства ангельского, скакуне, стоял пред ним, а убогий ярмарочный шут.

      Царь отвернулся, чтобы скрыть досаду.

      – А я? Можно ль с хлопцами моими тоже в Разбойный Приказ? Ей-ей, не подведу! – быстро смекнув, на кого теперь изольется царский гнев, напомнил о себе Варрава.

      – Отчего ж? По всему видать – удалец! Такие в деле всяко пригодны будут, – разгладив бороду, согласился Пожарский.

      Не обронив и слова на прощанье, Михаил Романов развернул коня и хлестнул его плетью, спеша оставить недоброе место.

      – Вот так вот, Елчанинов, – князь Пожарский обратился к молчаливому воеводе. – Я же говорил – молния! А ты – зелье, зелье… Божий знак ни с чем не спутаешь!

      Глава 1

      «Верующий слепо не узрит воочию».

Из «Апокрифов»

Средина октября 1923

      Величественное здание страхового общества «Россия» немало способствовало украшению Лубянки. Совсем рядом, на Кузнецком мосту, давно переставшем быть мостом, располагалось великое множество небольших книжных лавочек. Совсем недавно здесь можно было встретить и благородную девицу, пришедшую за модным французским романом, и солидного профессора, читающего европейские научные журналы, и, конечно же, полуголодного студента, стремящегося отыскать среди плевел декадентской культуры зёрна социалистических идей. На благодатной почве России зерна взошли, и магазины по большей части пустовали. Новые хозяева торопились заполнить полки снедью и мануфактурой, а бесприютные книгочеи понуро бродили вдоль знакомых витрин, изредка разыскивая на уличных развалах, а чаще – пытаясь недорого продать драгоценные, но мало кому теперь нужные тома.

      Особняк страхового общества «Россия» по-прежнему сохранял надменный и величественный облик и царил над округой, казалось, неподвластный переменам. Но так лишь казалось. Кто-то из московских остряков запустил шутку, которую тихо повторяли те самые книгочеи, предварительно оглянувшись, не слышит ли кто чужой: «– Скажите, а что, в этом доме теперь находится Госстрах? – Нет, там находится Госужас».

      «Объединенное государственное политическое управление» – гласила надпись у входа.

      Молодой чекист в кожаной тужурке и поскрипывающей офицерской портупее поднялся из-за стола. По лестнице спускался председатель ОГПУ. Худое костистое лицо старого революционера выглядело встревоженным. Он едва кивнул на приветствие дежурного,