Ярость берсерков. Сожги их, черный огонь!. Николай Бахрошин

родичи из его слов. Набегали, как волна на берег. Боялись их местные.

      Потом Кутря ходил с вендами и в другие набеги. Жил среди них как равный. Венды уговаривали Кутрю навсегда остаться у них. Ценили его ратную доблесть и ловкость в бою. Но – не остался. Потянуло к своей земле, поближе к нашим богам. Сидишь, бывало, в ночи, под высоким небом с яркими, чужими звездами, рассказывал он, и в груди щемит, как вспоминаешь хвойный сумрак лесов или серебряные воды Иленя, неспешно огибающие песчаные плесы…

      Набегавшись вдоволь, Кутря отстал от вендов. Вернулся.

      Наши, конечно, слушали его раскрыв рты. Диковинными казались его сказы про дальние земли и разные непонятные народы.

      Я врать не буду, после возвращения стал Кутря каким-то шалым. Часто и подолгу сидел у реки, смотрел на воду. Что он там видел? Или уйдет в лес, на охоту, тоже надолго. Охотился не как все родичи, большими загонами. Один ходил, с луком, ножом и рогатиной. Но возвращался всегда с добычей. Что положено, отдавал роду, остальным сам кормился.

      А уж отчаянным стал, истинный свей. Я помню, задрался он с самим Златом по какому-то малому делу. Тот разъярился медведем, что на дыбки встает, сгреб Кутрю в охапку, все думали, на месте задавит. А Кутря пальцы в щепоть сложил, да как двинет Злата куда-то в живот. Тот и задышал через раз. Это ведь еще догадаться надо, что щепотью можно ударить, как мечом или топором! Хитер… Мало того, пока Злат воздух ртом собирал, Кутря ловко так подсел под него, выпрямился, у Злата только ноги в воздухе замелькали, как у птицы крылья. Руками замахал, захлопал и полетел. Брякнулся оземь, Сырая Мать аж загудела от тяжести. Все наши родичи только рты поразинули, глядя на такое невиданное искусство…

      Злат долго потом крутил головой, все выспрашивал Кутрю, какой хитростью тот его приложил. Озлился на него за срам перед всеми, не без этого. Он, Злат, сильно высоко ставит себя над другими. Но с руками больше не лез, это все заметили.

      Женщину Кутря не стал себе брать. Тоже не по-людски, как можно человеку без женщины? Кто сеять, кто огородничать будет, за скотиной ходить, стирать, жарить, парить, кому варить пиво на зиму? Мужик – он охотиться должен, рыбалить, на рать ходить, когда свара между родами. Остальное – на бабе, для того ее и держат в избе. Так было всегда и так будет.

      Понятно, бабы у него случались, зрелое семя всегда игры требует. Коловодился он с бабой Топаря, видели их. Но к себе жить не брал. Хотя Топарь отдал бы, его, Топаря, и спрашивать не надо, тихий он. Еще, знаю, Кутря к бабе Анися захаживал. С девками его тоже видели. Нравился он им. Девкам вообще нравятся такие шалые да глазастые с ресницами, я всегда замечал. Глупые они еще, девки-то, не понимают еще, что главную мужскую прелесть не на лице, а в закромах надо смотреть…

      Конечно, нравился. Уходил-то он юнцом с едва опушенными щеками, а вернулся молодцем. Невысокий, но плечистый, обугленный солнцем как головешка, с выцветшими добела волосами, и борода подстрижена клином, не по-нашему. В кольчуге пришел, в шлеме дорогом, меч и щит с собой нес не хуже