Велькино детство. Алексей Олейников

Пётр Фомич и вынул бы этого ненормального. А ещё можно было бы поджечь сирень, тогда бы Федька сам выскочил. Но пока будешь звать-искать-окружать, он же заподозрит неладное и удерёт. А потом лови его по огородам.

      – Это бабка, она на кладбище живёт, с косой ходит и чего-то бормочет под нос себе. Мы сами видели, идёт и под нос бу-бу, бу-бу, а коса здоровущая такая, так и блестит. Пацаны рассказывали, она ночью по селу ходит и в окна заглядывает. И где окно открыто, она того. Ай!

      Куст затрясся.

      – Ты чего там? – заволновался Велька и вытянул голову, пытаясь хоть что-то разглядеть.

      – Мураши, блин. – Сирень зашуршала, из тёмной её зелени вынырнула растрёпанная голова. Федька остервенело почесал лопатку и продолжил:

      – И кого увидит, того косой – чик! – провёл он поперёк шеи.

      – Дурак ты, Федька, – в сердцах сказал Велька и залепил Федьке полновесный щелбан.

      – Ах ты… я! – Оскорблённый до глубины души Федька свечой взвился, сжимая кулаки, но тут же изменился в лице и, охнув, упал обратно.

      – Блин. Увидела, сюда идёт, – плачущим голосом возопил он из глубины сирени. – Мамочки.

      – Спокойно. – Велька сглотнул комок в горле. – Я тебя прикрою.

      – Мы ж ей того, помешали, – задыхающимся шёпотом зачастил Федька. – Чтоб люди больше не помирали, мы ей косу и сломили.

      – Как это сломили? – сразу и не понял Велька, глядя на приближающуюся фигурку.

      – Обыкновенно, молотком, – пояснил Федька, затаённо почёсываясь. – Хрясь и того…

      – Совсем сдурели?

      – А что – пусть лучше люди помирают?

      – Блин, давно я такого бреда не слышал, – разозлился Велька. – Вылезай, прощение просить будешь.

      – Ты что, обалдел? – Федька от ужаса даже перестал чесаться. – Мне ж тогда хана. Не выдавай меня, Вель, не надо. Ну пожалуйста…

      Бабка приближалась, а Велька стоял на месте. Умоляющий Федькин голос поколебал его решительные намерения, и теперь Велька не знал, что делать. Он не мог бросить Федьку в этих кустах один на один с неизвестностью, но и выдать его не мог.

      Ему казалось, прошла вечность, пока старушка подошла к их двору.

      – Зд-дравствуйте, – почему-то запинаясь, поздоровался Велька, когда сгорбленная бабушка в тёмно-синем платке и глухом чёрном платье поравнялась с их калиткой.

      – Косу вот сломили, – тихо сказала она и показала сточенный обломок лезвия, зажатый в тёмной обветренной ладони. – Мальцы.

      – Ой, как плохо, бабушка, я даже и не знаю, кто бы это мог сделать? – притворно ужаснулся Велька.

      Старушка, не отвечая, поглядела на него. Сморщенное её лицо ничего не выразило. Вельке показалось, что она не видит ни его, ни дрожащих над Федькой ветвей сирени, ни звенящего цепью Кардамона, ни их дома, а смотрит куда-то очень далеко.

      – Ну ладно, – она вздохнула и пошла дальше, шаркая стоптанными ботинками.

      – Ну что? – из сирени вынырнула взъерошенная голова Федьки. – Свалила она?

      Велька глянул вослед сгорбленной спине, опоясанной платком. Щёки его горели.

      – Да, –