Тропинки к паучьим гнездам. Андрей Хариг

>Когда камень падает на кувшин, горе кувшину.

      Когда кувшин падает на камень – горе кувшину.

      Всегда, всегда горе кувшину.

Лион Фейхтвангер «Иудейская война»

      …Ладонь араба со свистом рубанула воздух, и не уйди я от этого удара в висок, мне бы не поздоровилось. И я вновь оценил те многочисленные часы мучительных и, на первый взгляд, бессмысленных тренировок, повторений одних и тех же движений, доведенных до автоматизма. И только сейчас, впрочем, не в первый раз в жизни, я бы поблагодарил полковника Березина из высшей школы ГРУ за те мучения, из-за которых тогда так усиленно его проклинал.

      Араб плавными кошачьими движениями медленно лавировал, выискивая брешь в моей защите, одновременно нанося фальш-удары, на которые не стоило особенно реагировать. Парень вспотел, и с его лица, то ли от напряжения, то ли от волнения, стекали капли пота, теряясь где-то в густых усах.

      Прыжок. Удар. Я подставил блок. Нырок под меня. На этот раз я не успел чисто уйти от нападения. Раздался треск разрываемого материала, и кусок ткани от моих штанов оказался в его сжатом кулаке. Опоздай я еще на доли секунды, и вместо куска ткани в мозолистой руке представителя интернациональной дружбы могли бы оказаться мои яйца. Парень работал неплохо, и чувствовалась школа военных специалистов из некогда родного мне учреждения. Эта адская смесь джиу-джитсу, боевого самбо, замешанная на изрядной доле садизма, служила только одной цели – цели «выведения противника из строя», а иначе, выражаясь попроще, быстрому умерщвлению врага. Мы называли это «мгновенный бой», и чем он дольше, тем больше у противника шансов умертвить тебя.

      У араба выходило зачетное время. Я чувствовал, что им недовольны. Мне же оставалось только держать защиту. Люди в камуфляжной форме, наблюдавшие за боем, что-то записывали в блокноты, я же внимательно следил, чтобы противник не выкинул напоследок какой-нибудь фортель.

      Бой распалил меня, а в глазах араба я видел страх и неуверенность. Да, парень был жидковат для той работы, к которой его так усиленно готовили. Вообще, мало кто из иностранных курсантов становился хорошей «боевой единицей» – то ли их щадили, то ли не хватало в них злости.

      Наблюдатели зашевелились у меня где-то за спиной, и я отвлекся. Резкий удар тяжелым армейским ботинком в грудь вывел меня из равновесия и тут же мой торс оказался в замке между двумя жилистыми ногами, которые, закручиваясь, опрокидывали меня наземь. Я знал, что последует за этим. Еще секунда и мой хребет будет переломан резким ударом ребра ладони. До моего падения на пол что-то надо было делать.

      Зная, что пока мы падаем, араб не контролирует ситуацию, и его лицо, маячившее за спиной – это мой единственный шанс, я резко двинул локтем назад. Послышался глухой звук удара, хруст раздробленных костей, и я упал на пол с уже парализованным противником на себе.

      За моей спиной раздался топот ног. Я привстал, скинув со своей груди обмякшее тело, с подрагивающими пальцами рук. Лицо араба превратилось в кровавое месиво, а голова была неестественно запрокинута назад. Дыхание его было отрывистым, из груди вырывались какие-то булькающие хрипы.

      Не успел я встать, как на моих руках защелкнули наручники и двое конвоиров толчками в спину повели меня обратно в камеру, недвусмысленно дав знать, что мое очередное «рандеву со смертью» закончилось. Последнее, что я видел – это бледный инструктор рукопашного боя (сегодня ему достанется от начальства) и врач, которого ввели в бойцовский зал для констатации состояния курсанта (и ему сегодня достанется большая работа по придумыванию причины болезни одного из иностранных учеников высшего военного училища).

      Меня опять привели в камеру, и в нос ударил запах заплесневелой одежды и немытых тел. Нас там сидело двое – я и Валя. Валя был угрюмым крепышом – одним из тех, кто так же, как и я, был приговорен к смерти. Наши приговоры были приведены в исполнение, но, к сожалению, только на бумаге, ну а мы стали «куклами» – призраками без имен и фамилий, живыми тренажерами, на которых тренировались курсанты спецучилищ, подготавливаемые для военных разведок стран социалистического лагеря. Мы были обречены – рано или поздно кто-нибудь прикончил бы нас. Но таков уж человек, он бьется за свою жизнь, руководствуясь уже не разумом, а инстинктом выживания. Пусть даже эта жизнь стала никчемной, пусть она даже ограничивается от боя до боя застенками камер.

      Я знал, что вконец ослабевших и изуродованных «кукол» тоже использовали. Не боеспособная «кукла» была нужна, как тренажер для обучения последней с тадии боя – умерщвления противника. Я сам это проделывал не раз, будучи курсантом, – мгновенный захват головы «куклы» и резкое движение снизу вверх – слева направо, хруст позвонков, и обмякшее тело безжизненно валилось к моим ногам. Тогда я не придавал значения ни этому тоскливому взгляду, ни тому последнему, еще сознательному шевелению губ… Мне было не до этого – я служил Родине.

      Я точно не знал, за что сидит Валя. Мы никогда не делились друг с другом своими проблемами, и наше повседневное общение ограничивалось парой обрывистых фраз. Когда я вошел в камеру, Валя лишь исподлобья посмотрел