Дорога цвета собаки. Наталья Гвелесиани

на табуретке и держал в руках большого мокрого кота мышиной окраски.

      Аризонский был теперь похож в своей белой сорочке, вздувшейся из-за всепроникающего ветра, на заснеженный холм. Кот, прильнув к его груди, замер, как на отвесной скале. Хмурый, сосредоточенный на своих мыслях взгляд Мартина, наткнувшись на молчаливо выросшую на террасе фигуру Годара, прояснился и потеплел.

      – Нас чуть не ошпарили, – пояснил он просто. – По счастью, перепутали вёдра: плеснули холодной.

      Из дома наискосок донеслась танцевальная мелодия – одна из тех, под которую они веселились ночью в вертепе. Словно сама удаль – бешеная до грусти – забилась об окно, просочилась в открытую форточку. Всё это, задвинутое вглубь окна, форточки, двери, охраняемые бордюром одинаковой террасы – дребезжало, вибрировало. Просушенный солнцем воздух принимал и с треском отбрасывал грусть, как барабанные палочки. Но вдруг в оконную раму дома, откуда неслась музыка, угодил, не задев стекла, булыжник, и мелодия оборвалась.

      Годар видел полёт булыжника и место его удара, на который хозяева, так и не выглянувшие наружу, отреагировали минутной заминкой в музыке.

      Посреди свободного пространства между домами и вертепом стояла, склонившись к земле, птичница Марьяна, в полупрозрачном платье из настоящего суэнского шёлка. Её фигура под шёлком напоминала согнутое высохшее дерево. Брови сомкнулись, глаза неотрывно смотрели в цель, рука же шарила по земле в поисках очередного булыжника.

      «Эй, госпожа!» – крикнул Годар, метнувшись к бордюру, потому, что птичница вновь прицелилась, Мартин же властно окликнул его: «Не надо, Годар! Не беспокойте себя!»

      Булыжник вновь хлопнул об оконную раму, не вызвав на сей раз заминки.

      – Вон там, – указал, волнуясь, Годар на птичницу.

      – Не надо показывать пальцем, – произнёс Мартин, не поведя и бровью. Он казался целой горой из-за гуляющего под просторной сорочкой ветра. Кота на руках уже не было. – Не беспокойте себя, – повторил он мягче и попробовал улыбнуться, – Эта госпожа слишком метка для того, чтобы её стоило останавливать. А показывать пальцем, простите, неэтично.

      – Неэстетично, – поправил Годар машинально. Он ничего не понимал.

      – Неэтично, – повторил Мартин со спокойной любезной улыбкой. Жестом он пригласил Годара сесть, и тот, заметив скрытую боль в его взгляде, повиновался.

      Аризонский, положив вытянутую в струну руку локтем на колено, прищурился, уйдя в свои мысли.

      – Это было не раз, – проговорил он рассеянно. – Не каждый приемлет другого. А эта госпожа не приемлет каждого.

      В этот момент что-то шлёпнулось на террасу, прорезав воздух белой дугой.

      Возле ног Годара, обутых в лакированные туфли хозяина, распластался мёртвый белый какаду.

      Голова птичницы Марьяны с размётанными ветром прядями волос – голова без причёски и шляпки – вынырнула откуда-то из-под террасы.

      – Твой кот погубил Альбиноса, – произнесла птичница, глядя