Послушайте! (сборник). Владимир Маяковский

на штыке мрет,

      с улыбкой разбивается подстреленный авиатор,

      если вспомнят

      в поцелуе рот

      твой, Травиата.

      Но мне не до розовой мякоти,

      которую столетия выжуют.

      Сегодня к новым ногам лягте!

      Тебя пою,

      накрашенную,

      рыжую.

      Может быть, от дней этих,

      жутких, как штыков острия,

      когда столетия выбелят бороду,

      останемся только

      ты

      и я,

      бросающийся за тобой от города к городу.

      Будешь за́ море отдана,

      спрячешься у ночи в норе —

      я в тебя вцелую сквозь туманы Лондона

      огненные губы фонарей.

      В зное пустыни вытянешь караваны,

      где львы начеку, —

      тебе

      под пылью, ветром рваной,

      положу Сахарой горящую щеку.

      Улыбку в губы вложишь,

      смотришь —

      тореадор хорош как!

      И вдруг я

      ревность метну в ложи

      мрущим глазом быка.

      Вынесешь на́ мост шаг рассеянный —

      думать,

      хорошо внизу бы.

      Это я

      под мостом разлился Сеной,

      зову,

      скалю гнилые зубы.

      С другим зажгешь в огне рысаков

      Стрелку или Сокольники.

      Это я, взобравшись туда высоко,

      луной томлю, ждущий и голенький.

      Сильный,

      понадоблюсь им я —

      велят:

      себя на войне убей!

      Последним будет

      твое имя,

      запекшееся на выдранной ядром губе.

      Короной кончу?

      Святой Еленой?

      Буре жизни оседлав валы,

      я – равный кандидат

      и на царя вселенной

      и на

      кандалы.

      Быть царем назначено мне —

      твое личико

      на солнечном золоте моих монет

      велю народу:

      вычекань!

      А там,

      где тундрой мир вылинял,

      где с северным ветром ведет река торги, —

      на цепь нацарапаю имя Лилино

      и цепь исцелую во мраке каторги.

      Слушайте ж, забывшие, что небо голубо́,

      выщетинившиеся,

      звери точно!

      Это, может быть,

      последняя в мире любовь

      вызарилась румянцем чахоточного.

3

      Забуду год, день, число.

      Запрусь одинокий с листом бумаги я,

      Творись, просветленных страданием слов

      нечеловечья магия!

      Сегодня, только вошел к вам,

      почувствовал —

      в доме неладно.

      Ты что-то таила в шелковом платье,

      и ширился в воздухе запах ладана.

      Рада?

      Холодное

      «очень».

      Смятеньем разбита разума ограда.

      Я отчаянье громозжу, горящ и лихорадочен.

      Послушай,

      все равно

      не спрячешь трупа.

      Страшное слово на голову лавь.

      Все равно

      твой каждый мускул

      как в рупор

      трубит:

      умерла,