Вольная Русь. Гетман из будущего. Анатолий Спесивцев

сожалению, не все. Он, – Аркадий кивнул на грека, – на русском или татарском языке, конечно, говорить не умеет?

      – Нет, токмо на греческом и османском.

      Характерник поморщился. На греческом, причем не новогреческом, а на древнем языке Платона и Аристотеля – распространенном среди эллинов Северного Причерноморья – он знал десятка два-три слов, османский же тогда имел только с четверть слов с тюркскими корнями, понимание крымско-татарского общаться с перебежчиком напрямую возможности не давало.

      – Ну что ж, будем через толмача с ним говорить, если понадобится дополнительно чего разузнать. А пока ты выкладывай новости, им принесенные.

      Разговор намечался не на пять минут, поэтому Москаль-чародей присел на лавку.

      Атаман сжато и четко пересказал результаты допроса перебежчика.

      Сначала по гиреевскому войску распространились слухи, что завтра будет атака на крепость. Потом, весьма скоро, эти слухи оправдались. Всех стамбульских райя собрали по сотням, к которым они были приписаны, и вернувшийся от тысячника сотник рассказал, что еда в войске заканчивается, а из-за бунта в Египте подвоза новой не будет. Неоткуда ее везти: повсюду голод и разорение. Посему если они, райя, не хотят передохнуть с голоду, то пойдут на штурм крепости, где проклятые гяуры запаслись продовольствием на долгую осаду. Причем им, райя, не надо даже в крепость врываться – это воины сделают. Их дело – забросать мешками с землей и песком ров и даже не весь, хотя бы в нескольких местах.

      В этом месте Некрег прервался и ухмыльнулся:

      – Понимаешь, Москаль-чародей? Всего-навсего, а?

      – Чего тут непонятного? Пробежаться с тяжелыми мешками через минное поле под обстрелом с бастионов. Легкое дело, раз плюнуть и растереть.

      – Точно. Вот и он, – атаман кивнул на перебежчика, – так подумал. И заместо такого легкого дела затеял рисковый побег к нам пешком по волнам. Храбрецы легких путей не ищут, – и опять широко ухмыльнулся.

      – Да… в одиночку-то по прибою, ночью, в такую погоду… трус-то скорее под плетью с мешком на смерть побежит. И правда храбрец. Как же он в Стамбуле выжил? Греков там вроде не осталось?

      – Да омуслимился, иначе его давно бы повесили. Думаю, не один он там такой. А сейчас вот вспомнил, что христианином был, и решил в истинную веру возвернуться. Осознал, можно сказать, свое грехопадение. И к нам норовит притулиться.

      – Придется принять, чай, не звери ведь мы. Еще чего интересного не рассказывал?

      – Да усе жалился на голод, холод и мокрядь. Кормили их совсем худо, токмо чтоб не подохли, одежка от дождей промокла, а просушить негде и не на чем: дров и на приготовление пищи не хватает… А у последние-то дни и животом многие стали маяться, хучь едового с гулькин нос получают, а гадить тянет бедолаг то и дело. Оттого и мрут один за другим.

      – Только райя или и воинам?

      – Почитай, всем. Еще на полпути, как поняли, што занегодилось усерьез, султан и паши свои походные гаремы назад, в Стамбул, возвернули. Хотя, ясно дело,