Вдали от обезумевшей толпы. Томас Гарди

ваша собака воет и скребется в дверь, а я как раз шла доить (ваше счастье – у Дэзи уже кончается молоко, и, может быть, это последние дни, что я хожу сюда). Как только она увидела меня, она бросилась ко мне и ухватила меня за подол. Я пошла за ней и первым делом посмотрела, не закрыты ли отдушины в хижине. У моего дяди точно такая же хижина, и я слышала, как он предупреждал своего пастуха не ложиться спать, не проверив отдушины, и всегда оставлять одну открытой. Я открыла дверь, вижу – вы лежите, как мертвый. Я побрызгала на вас молоком, потому что воды не было, мне даже в голову не пришло, что молоко теплое и никакого от него толку нет!

      – А может быть, я так бы и умер, если бы не вы! – чуть слышно произнес Габриэль, словно обращаясь к самому себе, а не к ней.

      – Ну нет! – возразила девушка. Она явно предпочитала менее трагический исход. После того как спасешь человека от смерти, невольно разговор с ним приходится поддерживать на высоте такого героического поступка – а ей этого совсем не хотелось.

      – Я так думаю, что вы спасли мне жизнь, мисс… не знаю, как вас звать… Имя вашей тетушки мне известно, а ваше нет.

      – А я не скажу, как меня зовут, – не скажу. Да оно, пожалуй, и ни к чему, вряд ли вам придется иметь когда-нибудь со мной дело.

      – А мне бы все-таки хотелось узнать.

      – Можете спросить у моей тетушки, она вам скажет.

      – Меня зовут Габриэль Оук.

      – А меня по-другому. Вы, видно, очень довольны своим именем, что так охотно называете себя – Габриэль Оук.

      – Так видите ли, оно у меня одно на всю жизнь, и как-никак приходится им пользоваться.

      – А мне мое имя не нравится, оно кажется мне каким-то чудны́м.

      – Я думаю, вам недолго сменить его на другое.

      – Упаси боже! А вы, верно, любите делать разные предположения о незнакомых вам людях, Габриэль Оук?

      – Простите, мисс, если я что не так сказал, а я-то думал вам угодить. Да где же мне с вами тягаться, я не могу так складно свои мысли словами передать. У меня к этому никогда способности не было. А все-таки я благодарю вас от души. Позвольте пожать вашу руку.

      Сбитая с толку этой старомодной учтивостью и серьезностью, какую Оук придал их шутливому разговору, она секунду поколебалась.

      – Хорошо, – помолчав, сказала она и, поджав губы, с видом неприступной скромницы протянула ему руку. Он подержал ее в своей одно мгновенье и, боясь обнаружить свои чувства, едва прикоснулся к ее пальцам с нерешительностью робкого человека.

      – Как жаль, – вырвалось у него тут же.

      – О чем это вы жалеете?

      – Что я так скоро выпустил вашу руку.

      – Можете получить ее еще раз, если вам так хочется. Вот она. – И она снова протянула ему руку.

      На этот раз Оук держал ее дольше, сказать правду, даже удивительно долго.

      – Какая мягкая, – сказал он, – а ведь сейчас зима, и не потрескалась, не загрубела!

      – Ну теперь,