Белое солнце России. Александр Логачев

Феклой Ивановной для стирки и мойки, поэтому мужицким глазам предстали лишь диковинки.

      – Это, братцы, все мои военные дорожки. В солдатскую котомку много не положишь – оставил лишь то, что бросить нельзя.

      – Какая коробочка маленькая. Иголки хранить? – удивилась Фекла Ивановна, вертя в руках непонятный предмет.

      – Это портсигар, – сказала Лариса и снова уткнула глаза в книжечку, лежавшую на коленях.

      – У немца трофеем взял? – спросил Степан. Вместо ответа Назаров перевернул портсигар и показал надпись на крышке.

      «Федору Назарову, исторгшему меня из вражеских оков. Не забуду никогда», – прочел Степан.

      – От полковника Невельского. Мы с ним из германского плена бежали в пятнадцатом.

      Гости наперебой требовали, чтобы Назаров рассказал про побег. Однако их всех заглушил Тимоха. Он открыл перочинный нож с пятью лезвиями и уже успел порезаться о три из них.

      – Федька, это что, чем дохтора в лазаретах режут?

      – Капитана Терентьева подарок. Была история на румынском фронте. Так случилось, что целым эскадроном выезжали за тридцать верст, а к своим только вдвоем вернулись.

      – Так ты же в пехоте служил? – удивился Степан.

      – Я и тогда был в пехоте. А вот пришлось верхом прокатиться. На чем я только за три года не накатался! И в седле трястись приходилось, и на автомобиле ездил, и на велосипеде, и на самокате – велосипеде с мотором, и на катере. На черте разве не ездил. Хотя… тут тоже повспоминать надо.

      – Вот этот ножик мне больше по вкусу, – сказал Никита Палыч, вертя в руках восточный кинжал.

      – С Кавказского фронта. Компас тоже оттуда.

      – Федя, – сказал Степан, – ты будь поосторожней. Спросят, откуда часики да портсигары, ты отвечай: у офицера отнял. Ныне награды от благородных не в чести.

      – А это что за особые сокровища? – Тимоха потряс два полотняных мешочка, в которых что-то побрякивало.

      – Вот в этом – моя начинка. Когда доктор вынул пулю в первый раз, то сказал: храни, счастье принесет. Я и храню, пополняя запас своего будущего счастья.

      – А во втором чего?

      – Георгии мои.

      – А чего не на груди?

      – Не всем они сейчас в России по нраву, – сказал Назаров, разливая по новой. – Пару раз даже выходили неприятности. Увидит какой-нибудь болван кресты на груди и кричит: «Не стыдно тебе в царских побрякушках щеголять!» А то не просто кричит – с кулаками лезет. Поэтому я и поснимал, чтобы людям зря морды не бить.

      – Совсем непорядок, – покачал головой Никита Палыч.

      – Мы люди по-мужицки темные, – сказал Степан. – Мы солдатских наград не стыдимся. Выпьем-ка за георгиевского кавалера Федора Назарова…

* * *

      А в пяти верстах от села Зимино тоже шла гулянка, но была она злой и невеселой. Возле старой хибары, когда-то сколоченной лесорубами, горел костер, а вокруг сидели десятка полтора парней и пять мужиков постарше. Они пили самогон из одной большой кружки, отрывали куски пережаренной на костре баранины, с тоской глядели на раскинувшийся вокруг