Город М. Александра Натарова

впервые понял, что видит перед собой то, что он только что выдумал, он испугался. Они с папой только что перебрались на чердак пятиэтажки, куда папа незаметно проник, на удивление ловко справившись с новеньким замком. Папа был зол: он очень некрасиво поругался с добрым стариком. С ходу папа выпил все прихваченные с собой запасы алкоголя – полбутылки какой-то мутной жижи, две банки пива, а потом завалился спать между фанерных стенок, отгораживавших на чердаке угол, где хранился песок для тушения пожара. Леша отсел подальше, чтобы не слышать папиного храпа и полубредового бормотания. Зажег свечи, которые нашел тут же, среди забытого на чердаке барахла. Электричества в их новом убежище не было. Леша закрыл дверь в «комнату» папы. Поправил на голове гирлянду, которую снимал, только чтобы помыть голову или расчесаться. Ему казалось, что если он снимет ее насовсем, то навсегда закроет дверь в свое, как теперь казалось, абсолютно счастливое прошлое. А этого совсем не хотелось, ведь терпеть неприглядное настоящее тогда не будет никаких сил. Леша положил на колени мягкую игрушку, уже изрядно замызгавшуюся, и уткнулся в книгу – единственную, которую успел захватить из теплого освещенного убежища. «Повелитель мух» Голдинга. Пейзажи острова и окружавшего его моря, прописанные с такой любовной точностью, уносили Лешу далеко-далеко. Он представлял себе «берег, что был весь опушен пальмами. Они стояли, клонились, никли в лучах, а зеленое оперенье висело в стофутовой выси. Под ними росла жесткая трава, вспученная вывороченными корнями, валялись гнилые кокосы и то тут, то там пробивались новорожденные ростки. Сзади была тьма леса и светлый проем просеки».

      Он представлял себе, что он, как Ральф, «замер и, щурясь, смотрел на сверкающую воду. Там, наверное, в расстоянии мили лохматилась у кораллового рифа белая кипень прибоя и дальше темной синью стлалось открытое море». Он видел это настолько четко, настолько погрузился в ощущение спокойного летнего зноя, что, когда над головой посветлело и он, оторвав голову от книги, увидел бирюзовое небо сквозь пальмовые листья, сперва ничего не понял. А вдруг поняв, закричал. Наваждение тут же пропало – над головой снова были перекрытия крыши, едва различимые в отблесках свеч. Но Леша не мог успокоиться, его будто обдало кипятком. Он уронил книгу, вскочил на ноги.

      – Чего орешь? – раздался недовольный голос папы.

      Леша честно попытался объяснить: померещилось, нет, не померещилось, оно было тут взаправду, такое настоящее! Небо. И пальмы. И даже шум моря, неужели папа его не слышал?!

      – Чего несешь?! Тоже хрень всякую видеть начал? – оборвал его сбивчивые описания папа.

      Леша услышал, как тот пытается подняться. И на всякий случай отполз подальше, уже зная, что в гневе папа может сорваться не только словами. Но вместо шагов послышался глухой удар – видимо, папа не удержался на ногах. Леша было бросился к нему, но тут снова раздался голос – глухой, будто сквозь вату…

      – Весь в свою мамашу, – процедил папа, проговаривая слоги, налипавшие друг на друга, как варенье на пальцы. – Скоро,