Нюрнбергский процесс глазами психолога. Гюстав Гильберт

поинтересовались у Папена, почему он отвернулся от экрана во время демонстрации фильма.

      – Не хотелось видеть позор Германии, – признался он.

      Заукель находился на грани нервного срыва. С дергающимся лицом, трясясь, он, растопырив пальцы, непонимающе уставился на нас:

      – Да я бы задушил себя вот этими руками, если бы хоть в малейшей степени был причастен даже к одной из таких смертей! Это позор! Позорное пятно для нас и наших детей и внуков!

      Шахт пылал от возмущения.

      – Как вы могли пойти на такое, заставив меня сидеть на одной скамье с этими преступниками и смотреть фильм о мерзостях концентрационных лагерей?! Вам же известно, что я был противником Гитлера и сам кончил концентрационным лагерем! Это непростительно!

      Нейрат выглядел довольно растерянным и говорил неохотно. Он лишь указал на то, что не обладал достаточным политическим влиянием на момент происходившего.

      Редер заявил, что даже слыхом не слыхал ни о каких концентрационных лагерях. Лишь о трех ему стало известно, когда он столкнулся с необходимостью вызволить из них некоторых из своих друзей.

      Йодль сохранял спокойствие, но чувствовалось, что он до глубины души возмущен.

      – Я был потрясен! Поверьте – самое постыдное в этом, что очень многие из нашей молодежи шли в партию из идеализма.

      Кейтель, только что вернувшийся в камеру после встречи со своим адвокатом, принимал пищу. Создавалось впечатление, что если бы мы ему не напомнили, он успел бы позабыть о фильме. Кейтель прекратил есть и с набитым ртом ответил мне:

      – Это ужасно! Когда я вижу подобные вещи, я стыжусь того, что я немец! Это все эти поганые свиньи из С С! Если бы я знал об этом, я бы сказал моему сыну: «Я лучше застрелю тебя, чем позволю пойти в СС». Но я не знал. Теперь я никогда не смогу посмотреть людям в глаза!

      Гесс обнаружил обычную эмоциональную сумятицу и без конца повторял одно и то же:

      – Не понимаю я этого – не понимаю!

      Риббентроп был крайне удручен увиденным, его руки тряслись:

      – Гитлер никогда бы не выдержал подобного фильма, если бы ему показали. Не верится, что и Гиммлер способен был отдавать приказы на подобные вещи. Я этого не могу понять.

      Розенберг выглядел более взвинченным, чем обычно.

      – Это все равно ужасно, даже если и русские творили нечто подобное. Ужасно – ужасно – ужасно!

      Я напомнил ему об его личной ответственности за развитие нацистской расовой политики.

      – О, такое на основе расовой политики не объяснишь, – пытался обороняться он, – ведь и много немцев было умерщвлено. Это обесценивает всю нашу защиту.

      Геринг чувствовал себя до глубины души задетым этим фильмом – лента явно подпортила его «шоу».

      – Такой был приятный день после обеда, все было хорошо, пока не показали этот фильм. Зачитали запись моего телефонного разговора об Австрии, все смеялись от души, в том числе и я сам. А тут это ужасающее кино, оно все испортило.

      30 ноября. Выступление Лахузена.

      Гесс