Лето в Сосняках. Анатолий Рыбаков

начальником строительства?

      – Да, был.

      – Как же вы не знаете, за что арестован Кузнецов? Он арестован как враг народа. Как враг народа, – повторил Ангелюк, – а вы умолчали, скрыли.

      – Я написала: родители арестованы в тридцать седьмом году.

      – Арестованы, – подхватил Ангелюк, – а за что? Скрыли! Все знают, а вы не знаете? Родная дочь! Скрыли! Нехорошо! Неискренне!

      Так стыдил он Лилю. Да и что от такой ожидать? Озлоблена. И всегда будет озлоблена.

      – Вы понимаете, на какой завод хотите поступить?

      Лиля молчала.

      – Здесь работают только проверенные люди. А вы скрыли. Плохо! – Ангелюк закрыл папку. – Придете завтра за документами…

      Фаина убирала со стола. Сколько бы ни выпила, никогда не оставляла стол неубранным.

      Лиля сидела, подперев щеки кулаками. Она отчетливо помнила: Колчин приходил к ним в барак, смотрел на нее, на маленькую. В войну приносил продукты. После войны пытался устроить ее на завод. И все же всегда был непонятен ей и неудобен. И говорить о нем не хотелось. И Фаина о нем не говорила. А если и говорила, то нехотя – не говорила, отговаривалась: мало ли людей помирают, все помирают, царствие им небесное, на всех ни слез, ни горя не хватит.

      Но Лиля видела: что-то сильно задело Фаину в этой смерти, и раз уж зашла об этом речь, Лиля не даст ей отговориться.

      – Почему Колчин отравился?

      Фаина разбирала постель. Лиля видела ее толстую, широкую, непробиваемую спину.

      – А кто его знает, всегда был чокнутый.

      – Почему он у меня взял пробирку, потом в больницу вызывал?

      – Мог и у другого взять, мог и другого вызвать.

      – Ведь он бывал у нас.

      – Когда это?

      – Когда в бараке жили.

      – В ба-ра-ке. Бывал. Мало кто бывал. Все старые работники бывали. Сколько нас осталось, старых работников?

      – Ведь это серьезно. Разве ты не понимаешь?

      – Все понимаю, – насмешливо протянула Фаина, – только о чем говорить? Помер – о чем говорить-то? Как дознаешься? Человек родится – кричит, помирает – молчит. Отчего да почему. Взял да и помер. Лег, вздохнул, да и ножки протянул.

      – А зачем меня к нему посылала на завод устраиваться?

      Толстое лицо Фаины изобразило искреннее удивление.

      – Забыла, в какое время жили? Тут к кому хочешь пошлешь. Я тебя и так и этак. Спасибо, Миронов Володя помог.

      – Думаешь, я ничего не помню? Все помню. И как приходил, и как талоны тебе давал. Что-то за этим есть? Знаешь, только говорить не хочешь.

      – Никто ничего не знает, – вздохнула Фаина, – без вас судили. И никакие бы свидетели не помогли, ни за, ни против. Думаешь, одну тебя гоняли? Этого Колчина трепали еще почище тебя.

      – Как ты его защищаешь! Из-за него теперь Володю мучают. Что ему Володя плохого сделал? Володя всю свою жизнь отдал заводу.

      – Ты откуда знаешь?

      – Знаю. Своими глазами материал видела.

      С подушкой в руках Фаина обернулась к ней:

      – Где?

      – Видела.

      – Во сне ты видела, – пробормотала Фаина, отворачиваясь.

&