Дорога обратно (сборник). Андрей Дмитриев

«Ветерок».

      Душная, холодная закусочная переполнена. Медленный гул голосов вторит мушиному звону ламп дневного света. Нащупав влажной ладонью деньги, Иван становится в очередь у буфетной стойки. Буфетчица Серафима точными брезгливыми движениями наполняет стаканы жидкостью, называемой вермутом; мужчины проглатывают жидкость, не отходя от стойки, затем рассматривают на свет пустой стакан, виновато улыбаются, ставят стакан на стойку, вздыхают и, пряча глаза, торопятся уйти прочь. Некоторые, выпив, кротко прислушиваются к чему-то неясному, происходящему у них внутри… Когда подходит очередь Ивана, Серафима бросает ему:

      – Вермут кончился… Кончился вермут! – кричит она, чтобы не одному Ивану, но и всем было понятно.

      Услышанное равносильно пощечине. Ивана лишь то утешает, что не один он оскорблен: рядом притихли еще пятеро таких же, как и он, неудачников.

      – А что у тебя не кончилось? – мрачно спрашивает Иван.

      – Шампанское, коньяк, – отвечает Серафима. – Дешевого ничего.

      – Выходит, нам не повезло, – произносит один из тех пятерых и невесело подмигивает Ивану.

      Последняя реплика, панибратское подмигивание и в особенности слово «нам» задевают Ивана, вызывают в нем чувство капризного протеста.

      – Какой коньяк, покажи, – говорит он Серафиме, и она, насмешливо дернув полным плечиком, ставит на стойку бутылку коньяка так, чтобы Иван смог разглядеть этикетку.

      – Дрянь коньяк, – морщится Иван: его подстегивает насмешливый жест Серафимы, а еще больше хмыканье кого-то из тех пятерых. Скучающим тоном он приказывает: – Шампанского налей.

      – Не налью, – говорит Серафима. – Всю бери, а иначе не жди, не положено.

      – Давай всю, – обреченно соглашается Иван и достает из кармана мятые, нагретые влажной ладонью деньги.

      Он пьет шампанское так, как привык пить пиво; первый стакан залпом, остальные – потихонечку, губами причмокивая, обводя рассеянным взглядом соседей по столику. Оттого, что во всей закусочной Иван один пьет шампанское, ему неуютно, нервно.

      – Угощайся. – Он заносит оклеенное фольгой бутылочное горло над пустым стаканом соседа.

      – Нет уж, дуй сам, – усмехается сосед, не поднимая головы от тарелки со щами.

      Иван пьет… Полное плечико Серафимы, заскучавшей за буфетной стойкой, вызывает в нем не желание вовсе, но воспоминание о желании – о другом полном плечике воспоминание, о том, как оно, это другое плечико, насмешливо дернулось, стоило лишь семнадцатилетнему Ване покраснеть и выбормотать грубые слова, которые могли бы сойти за признание – не в любви, нет, но в одиночестве, в долгой жажде ощутить наконец под рукой теплое, покорное и, хорошо бы, надежное плечико…

      – Не лопнешь? – спрашивает сосед, отодвигая пустую тарелку.

      – А тебе что? Ну что, что, говори! – мгновенно отзывается Иван, уже достаточно осмелевший для того, чтобы хватать за грудки, брызгать слюной, выкрикивать ругательства