Face-to-face. Галина Тер-Микаэлян

что ни говори, а за рубежом все как-то непривычно – семечки на асфальт не плюют, в транспорте никто не обругает, локтем в бок не заедет, а еще, того гляди, и место уступят. От этого постоянно ощущаешь себя не в своей тарелке. Ада Эрнестовна чуть не расхохоталась при этой мысли, а потом вдруг в память прорвалось воспоминание о том, о ком она всеми силами старалась не думать. Ганс.

      Ганс Ларсон, математик из Стокгольма и специалист по односторонним функциям, каждый день при встрече долго тряс ей руку и шутил:

      «Дорогая Ада, вы сегодня стали еще прекрасней, чем вчера, как вы это делаете? Поделитесь секретом».

      Бессовестный старик ловеласничал, словно ему не семьдесят, а семнадцать. И она тоже хороша – улыбалась его шуткам, словно девочка, а не шестидесятипятилетняя дама. И ничего, пока была в Югославии, все казалось нормальным, а вернулась в Ленинград – становится стыдно, когда вспоминаешь. Хотя… приятно.

      Лекции студентам они читали по-английски, а между собой говорили по-немецки, потому что оба – и профессор Муромцева, и профессор Ларсон – знали его намного лучше английского. Сколько же всего они обсудили в тихие часы отдыха! Почти каждый вечер вдвоем гуляли по городу – сидели в кафе, бродили по парку. А ведь во время собеседования перед отъездом в Белград ее несколько раз инструктировали – объясняли, что не следует уделять много времени приватным беседам с иностранцами.

      «Вы можете беседовать с милейшим человеком и даже не заподозрите в нем сотрудника спецслужб. А он тем временем очень ловко сумеет выведать у вас нужную ему информацию. Какую? Да такую, о которой вы сами не подозреваете. Вы ведь читаете газеты, знаете, сколько провокаций постоянно устраивается против советских людей».

      Ада Эрнестовна в ответ на это невнятно помычала – ей стыдно было признаться, что газет она практически никогда не читает, разве что просматривает программу телепередач.

      В Белграде профессор Муромцева поначалу добросовестно старалась соблюдать данные ей инструкции, потом плюнула и решила, что если Ганс Ларсон сотрудник ЦРУ, то в этой организации работают милейшие люди. Никаких провокационных вопросов он ей не задавал, во время прогулок по большей части декламировал Гете, рассказывал что-нибудь о своей работе или о покойной жене. Почему же она на старости лет должна была отказать себе в таком приятном общении?

      Конечно, в КГБ об этих идиллических прогулках знают, это еще одна причина, по которой ее не выпустят. Но как жаль! Так хотелось бы послушать чужие доклады, рассказать о своих исследованиях и еще… хотелось бы опять увидеть Ганса. Только лучше не мечтать – сейчас промурыжат два часа в очереди, а потом вежливо отправят взашей.

      Заранее жалея о времени, потраченном на поездку в Большой дом, Ада Эрнестовна вошла в знакомое здание, и была приятно удивлена, когда ее пригласили в кабинет всего лишь на десять минут позже назначенного ей часа – перед поездкой в Югославию ожидать приема пришлось около двух часов.

      Подтянутый