Честность. Илай Колесников

ии. Алое скалистое солнце так и норовило выскочить из-за туч, поднимаясь в небе землистой радугой.

      Да, красива природа в горном лесу. Но скажите, скажите, не сложно ли вам будет до него добраться? Все мы однажды попадаем в такой лес, укрываясь от дождя трудностей своей недостроенной лодкой. Все мы чувствуем себя в такие моменты старыми. Чувствуем настолько, что готовы сдаться, вот-вот, как наш старик-он только что, поскользнувшись на очередном камне, упал лицом прямо в грязь, по пути приминая оставшиеся части лодки. Но старик поднялся, прошел весь этот день от рассвета до заката, и вечером, на макушке одной из гор организовал привал, поставив палатку. Там он искупался в чистейшем озере, отмылся от былых надежд и из того, что можно было еще собрать, снова собрал корпус лодки, а из того, чего было уже нельзя-развел костер. Сел на бревнышко, глядя в вечность, и начал думать: «Почему так мало людей в реальности доходят до моря? Им, что, неинтересно посмотреть, что там впереди? Или, быть может, они и вовсе не знают, что есть море? Но как же так? Для чего же тогда они все строят лодки? Ведь лодки-то строят почти все. Стра-анные..». Старик покуривал папиросу молодости, глядя вниз, туда, откуда он пришел. Там всюду было влажно и зелено, почти как в тропических лесах, лишь в норвежских. Докурив до половины, поворочав чуть легонько бодростью свой мысленный костер, заметил внизу единственный фонарик, чуть медленно, но упорно продвигающийся к нему. То был некий юноша, предположил старик, и юноша, что явно стремился к нему дойти. Зачем? Это предстояло выяснить. Пока же старик решил чуть вздремнуть.

      ***

      -Скажи, путник-говорило солнце кому-то загоревшему, но на вид подуставшему-отчего ты так печален, осунувшись?

      А путник отвечал:

      -Но отчего мне знать, солнце, ведь я просто иду наверх. Если и знать это, то скорее тебе, нежели мне.

      Солнце чуть хмурило свои румяные боки.

      -Знаешь, путник, все прекрасно знаешь, но лжешь, мне, себе, и, в общем-то, всем на свете. Ведь ты живешь с собой наедине вот уж седьмые сутки. Ты точно должен знать, что с тобой такое начинает происходить. Я здесь лишь как изображение твоего пути в жизни, для более наглядной картины того, куда тебе предстоит дойти. Можно сказать, что я лишь зеркало твоей души, путник. Так покажи мне, куда же ты идешь? Я, как зеркало, знаю, что тебе сейчас очень важно.

      И путник смотрел. Он видел, как солнце, только-только поднимаясь из-за горизонта, заговаривало с ним. Он понимал, он вдруг начинал понимать, что весь его путь-дойти до зенита, красоты полдня, а после размеренно опускаться вниз. Он стал понимать так же, взбодрившись, что конец-это лишь начало чего-то нового. Поразмыслив чуть-чуть, он объяснил в себе и другую перемену: родившись прежде, он отправился в путь. Но его молодая душа не настолько еще сильна, чтобы родить заново и иметь свою плоть, свое тело. И как змея последние два-три дня ползает в старой шкуре, уже мыслями там, в будущем, так и он сейчас был осунувшимся. Путник, глядя на солнце, как на сердечного друга, на зеркало своей души, вдруг начинал понимать все это…

      ***

      Старик проснулся с рассветом. Понимал, что надо идти дальше, но сильно хотел спать. Похоже, солнце передало ему чуть той неуверенности, что исходила от юноши. И старик потихоньку начинал понимать, почему на самом деле так мало людей доходят до моря. Но он встал и пошел вперед. Вся полянка вокруг палатки была усыпана росой и залита алостью солнца, какая бывает только в первых числах июня, когда все еще впереди. «Чем бы дитя ни тешилось, лишь бы с пути не сворачивало»,-думал старик. Он плавно подходил к концу поляны, почти что к началу обрыва, чтобы на лезвии ножа поклониться солнцу. Ногами своими, мягко, как кошка, с уважением к природе ступал он по росистой траве, и, казалось, мгновенно проснувшись, испытывал сейчас небывалую эластичность и гармонию тела. Плавно опускался на колени, необыкновенно чутко слыша жизнь. Закрывал глаза и говорил: «Поле, летнее поле из ромашек, васильков, тюльпанов, лютиков..» Похоже, он даже не говорил, общался как-то совсем без звука. Мы, кажется, его сейчас все равно не поймем. А потому лучше давайте обратимся к картине поля. Там, вздымаясь среди всех этих душистых пряностей, еще на месте вчерашнего костра из мыслей возвышалось монументальное строение, и на нем крупными желтыми буквами было написано: «Паруса.». И старик все еще продолжал о чем-то говорить с солнцем. Но прошло полчаса, час, а он все еще говорил. Постепенно, как это бывает только во снах, картина местности менялась. Потихоньку цветы начинали переходить где-то в деревья, где-то в сухую рожь, а где-то и вовсе в ничто, и вот тогда изменилась и надпись на монументальном здании. Она гласила теперь: «Паруса, но дайте мне самому разогнаться и почувствовать весь воздух жизни, хотя бы однажды, тот, что вы сами вдыхаете каждый день. И пусть это произойдет не сразу. Но пусть это все же произойдет. Я буду ждать смиренно, проявляя терпение, и символом того терпения будет этот трехглавый лес. Цветы расскажут вам о легкости, воздушной короткости моего терпения, сухая рожь-о том, как я готов не щадить тебя, а деревья-что слова мои будут честны, а дела плодородны, и станут тянуться так же зелено ввысь.» Старик открыл глаза. Теперь он явно понимал, что ему нужно: терпение. Солнце,