Смех. Уильям Сароян

я не хочу смеяться.

      Какой странный мир и поворот событий.

      – Смейся.

      Нарастающая, словно наэлектризованная, напряженность. Ее жесткость, дрожь ее тела и рук, источаемый ею холод и тоска у него на сердце.

      – Но с какой стати?

      С какой стати? От всего воротит, все безобразно, путаница мыслей ничего не говорит ни уму, ни сердцу.

      – В наказание. Ты смеялся на уроке и за это будешь смеяться в одиночку целый час. Поторапливайся, уже прошли четыре минуты.

      Отвратительно. И совсем не смешно. Оставлять после уроков и требовать, чтобы смеялся. Бессмысленная затея. Над чем смеяться-то? Просто так не смеются. Должно же быть что-то забавное, напыщенное, смехотворное. Очень странные у нее повадки, а какие взгляды она бросает на него. До чего ж она коварная. От этого ему стало не по себе. Что ей от него надо? И еще этот школьный запах, натертые мастикой полы, меловая пыль, то, чем пахнет замысел, дети разошлись по домам; тоска; одиночество.

      – Я больше не буду смеяться.

      Цветок с понурой от стыда головой. Он правда больше не будет и говорит это не ради приличия. Он действительно переживал, но не за себя, а за нее – молоденькую девушку, которая пришла на замену другой учительнице. В ней была печаль, такая нездешняя и непостижимая, с которой она приходила каждое утро, и он смеялся над этой печалью. То, что и как она говорила, как смотрела на всех и двигалась, его рассмешило. Он вовсе не собирался смеяться, но вот взял и засмеялся, и она метнула в него взгляд, а он посмотрел ей в лицо, и на какой-то миг вспыхнули невнятное общение, затем гнев и ненависть в ее глазах:

      – Останешься после уроков.

      Он не хотел смеяться. Так уж получилось. И ему было и совестно, и жаль, что так случилось. Уж она-то могла бы это понять, говорил он ей. Ей-богу!

      – Не теряй времени. Давай, смейся!

      Она повернулась к нему спиной, стирая с доски слова: Африка, Каир, пирамиды, сфинкс, Нил; и даты: 1865, 1914. Но атмосфера напряженности не ослабла и после того, как она повернулась спиной, а даже усилилась и обострилась в пустом классе, столкнула его мысли, ее мысли и их горе бок о бок; отчего это так? Ему хотелось вести себя дружелюбно; в то утро, когда она вошла в класс, ему хотелось вести себя дружелюбно. Он сразу почуял ее странность и отстраненность, так зачем же он рассмеялся? Почему все пошло не так? Почему он оказался ее обидчиком, когда на самом деле он с самого начала хотел быть ей другом?