1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8. Уильям Сароян

, и тот стоял у него в комнате, запыленный и безмолвный.

      Пятицентовые пластинки напомнили ему, что его голос молчит и уже давно не раздается из фонографа, а ведь можно было бы снова наслаждаться звучанием своего «я» из машины.

      Он отобрал полдюжины пластинок и отнес домой. Он был убежден, что ни одна из них не будет отменной, и в то же время не ожидал ничего такого – не возражал против тривиальной или банальной музыки. Если люди или музыка из рук вон плохи, не мешает к ним внимательно присмотреться. Он знал, что способен разложить по полочкам даже худший американский джаз. Мелодия могла быть идиотской, оркестровка – кричащей и тому подобное, но где-то за этим визгом, если внимательно прислушаться, он умел расслышать и благородный плач, и смех смертного человека. Иногда это был внезапный и скоротечный контрапункт – всего несколько аккордов на банджо. Иногда – печаль в голосе очень посредственного вокалиста, поющего в хоре какой-нибудь бесцветный мотивчик. Иногда – что-то очень случайное, иногда – неизбежное.

      С хорошей музыкой этот номер не пройдет. Достоинства хорошей музыки заложены в ней изначально. Не приходится сомневаться, что они предназначены для всех.

      Помнится, это было в начале августа. (Я говорю от своего имени.) Много месяцев он не слышал свой голос из фонографа. Теперь же он принес новые пластинки.

      В августе молодой человек переживает небывалое оживление: в те дни я работал на телеграфе. Днями напролет я просиживал за столом, работал на телетайпе, посылал и принимал телеграммы, и в конце дня испытывал необычайное оживление, и в то же время терялся, чувствовал себя совершенно не в своей тарелке. Мне казалось, что я настолько погряз в механической рутине нашего века, что и мне суждено превратиться в придаток машины. Сидение перед машиной – это способ зарабатывания средств к существованию. Это мне ужасно не нравилось, но таков уж способ.

      Он знал, что заблудился в ней и что из него извлекают внутренности и пересаживают в запутанную массу колес, пружин, молоточков и рычагов – в безотказно работающую железяку, в точности выполняющую одну и ту же функцию.

      Весь день я просиживал перед машиной, принося большую пользу американской индустрии. Я аккуратно отправлял важным людям важные телеграммы. Происходящее не имело ко мне никакого отношения, но я сидел там, работая во славу Америки. Думаю, мне хотелось иметь дом. Я жил один в дешевых меблированных комнатах. У меня были пол и потолок да с полдюжины книг, которых я не читал. Они были написаны великими писателями. Я не мог их читать: я сидел целыми днями за столом, помогая своей стране стать величайшей державой в мире. У меня была кровать. Иногда поздно ночью я проваливался в сон от усталости. Человек не может спать, где придется. Если комната ничего для тебя не значит, если она не стала твоей частью, ты не можешь в ней спать. Комната, в которой я жил, не стала моей частью. Она принадлежала всякому, кто мог ее снять за три доллара в неделю. Я в ней жил. Мне было без малого девятнадцать, и я был безумен, как мартовский заяц.

      Ему хотелось иметь дом – место, где можно прийти в себя, вернуться к себе – пространство, защищенное деревом и стеклом, под солнцем, на земле.

      Он принес к себе в комнату шесть пластинок. Выглянув в окошко своей комнатушки, он понял, что растерян, и это его позабавило. Об этом можно было вести бесконечные разговоры для развлечения. Еще не сняв шляпу, он ходил по комнате и разговаривал с ней – «ну, вот мы и дома».

      Я запамятовал, что он ел в тот вечер, но знаю, что еду он подогрел на маленькой газовой горелке, которую квартирная хозяйка предоставила ему для стряпни, а может, для самоубийства. Он что-то поел, помыл и протер посуду, а затем обратил свой взор к фонографу.

      Представлялся шанс выяснить, что и как. Была вероятность того, что в джазовой музыке таится информация. Была такая мысль. Благодаря джазу он кое-что узнал о механизмах, о работе американских машин. Он мог вообразить десять тысяч нью-йоркских женщин в огромном зале, сгорбленных над швейными машинками. Мог представить себе машины – выше гор, – которые выполняли работу: вырабатывали электричество, сберегали энергию, выпускали фонарики, локомотивы, консервные банки, саксофоны.