Танцующая саламандра. Анна Ольховская

Они встали на дыбы, вырвались и понеслись яростным галопом.

      – А чего это ты так занервничал? – Макс, прищурившись, пристально вгляделся в глаза Павла. – Папу жалко стало?

      – Да пошел ты! – ничего, ярость – вполне объяснимая эмоция. – Я что, радоваться должен?

      – Ну, радоваться не радоваться, но и огорчаться особого повода нет. Наши доблестные ученые, очухавшись, сказали, что так, может быть, и лучше – овоща можно не опасаться, с ним не надо церемониться – делай с ним, что хочешь, любые эксперименты, любой биоматериал – без проблем. В таком состоянии Венцеслав точно скальпелем размахивать не станет. Он теперь безвольная кукла – таращится пустыми глазами и молчит. Правда, тут новая проблема вырисовывается – с овощем перестараться можно, увлекшись.

      – Вот это и плохо!

      – Плохо, конечно, но нашим яйцеголовым велено тщательно следить за сердцебиением и давлением нашего кабачка. Так что раньше, чем перестанет быть полезным, не сдохнет.

      – Да плевать мне на ваши опыты! Я на операцию по захвату этот типа пошел только ради того, чтобы в глаза ему посмотреть, спросить – за что он так со мной?! С матерью! С братом! А теперь что? Что?!! С овоща спрашивать? С тыквы?! Или, как ты говоришь, кабачка?!

      – Это да, это я не подумал, – видно было, как напряжение ушло из глаз Шипунова, сменившись сочувствием. Внешним сочувствием, скрывающим внутреннее злорадство. – Извини.

      – Ладно, проехали. Пойду я.

      – Но зато с матерью сможешь скоро увидеться! – крикнул Павлу в спину Шипунов.

      – Это радует, – буркнул Павел, закрывая за собой дверь.

      Как они все ему надоели, твари проклятые! Как он устал притворяться, сдерживаться, постоянно держать мысли и эмоции под контролем!

      А ведь совсем мало времени прошло с того момента, как он обрел себя, став прежним. Раньше было проще – автоматический мысленный блок держать, и все. Никакого притворства, никакого напряжения – он искренне считал рептилий своим народом, а людей – погаными злобными обезьянами.

      И питал нежные чувства к Магде и моральному уроду Гизмо…

      Ладно, хватит себя жалеть, рохля! Надо отыскать отца и попытаться помочь ему. Надо заглянуть в его разум, чтобы оценить масштаб разрушений, нанесенных чересчур усердным змеем-менталистом.

      В спортивный зал Павел не пошел, не хотелось ни с кем общаться. Он сразу направился в свою каморку, принял душ и лег спать.

      И сразу отключился. И включился только от стука в дверь и голоса Ламина:

      – Павел! Хватит спать! Ты опять проспал завтрак!

      – Иду! – сипло проклекотал Павел, присматриваясь к циферблату настенных часов.

      Ого, уже десять утра! Неслабо он подремал! Но зато восстановился полностью, внутренняя сила бурлила и пузырилась, требуя действий. Ну что же, значит, будем действовать!

      Павел упруго поднялся, подошел к двери и отпер ее.

      – Доброе утро, Аскольд Викторович! Что-то вы зачастили ко мне. Разве сегодня нет заседания Думы?

      – Есть, но позже, – Ламин вошел и, по-хозяйски