Современная греческая проза. Антология

обновляешь, продлеваешь время жизни в уверенности, что нельзя уйти, прежде чем закончишь: чувство, ложное чувство, предчувствие, мания, шизофрения – как ни назови, этот спасательный круг существует, и ты за него хватаешься». Глупые детские мысли распухают и наводняют мозг; усталость и сонливость – плохие советчики, но все-таки только такие ссоры с самим собой, как она уже и раньше замечала, разоблачают и обнажают нас. «Еще одна комнатка, чуланчик, хотя бы балкончик, как те северные балкончики; теперь, когда дыхание становится все более непосильным, все более изнурительным занятием», – произносит она сдавленным голосом и добавляет, – а если еще предположить, что я по крайней мере не буду лишена удовольствия подтрунивать над ним самим: «Меня не беспокоит, что я ухожу, меня заботит только, что я не закончила дела, – скажу я ему. – Давай, приходи, когда тебе вздумается, жалкий развратный нахлебник, ты не за мной пришел, ты пришел, потому что тебе нравится, когда остаются недоделанными человеческие дела, дела всей жизни!» А потом добавила: «Да о чем я говорю? Разве я могу усмирить его руганью? Разве это то изучение, которым я решила заняться? Если уж он примет решение навредить, никому из прочих злонравных богов не придется прикладывать руку – уж лучше мне молчать в тряпочку».

      Каждый раз, когда Д. предается таким абсурдным размышлениям, одна странная мысль приносит за собой другую. «Я что, собираюсь снова свою жизнь наполнить неприятностями? Может, я свихнулась? Я только позавчера закончила с домом, – гневно возражает она и вскоре добавляет. – Я говорю не о переоцененном слове „всегда“, являющемся перевернутым зеркальным отражением „никогда“, и не о боли „вечности“, которую мудрецы прокляли и назвали „криком молнии, копьем, что протыкает сердце, мукой Времени без времени“. Я говорю о маленькой, вот такусенькой, отсрочке, о крошке, которой даже голодный воробушек не насытится. Когда кто-то уходит из жизни обиженным, подрывается порядок, и несправедливо, чтобы на живых ложилась тяжесть того, кто ушел обиженным; тем не менее, остается вопрос: кто счастливчик? Тот, кто недостаточно прожил, чтобы осознать неотвратимость Хроноса-Мороса, то есть безгодый юноша, ушедший раньше времени, или тот, кто, как и я, пережил все, что нужно, чтобы это время ощутить?» Она качает головой на подушке вправо-влево, чтобы стряхнуть с себя мысли, как собака стряхивает воду со своей шерсти, но все напрасно – предчувствие вероятности отсрочки жизни продолжительностью прямо пропорциональной личным целям и желанию, велико. И кто может противостоять соблазну такого дара? Кто? «Однако, – подытоживает она, – только кретину не видно, что именно это смехотворное трагикомическое упорство и вращает колесо жизни, а вместе с ней – не стоит себя обманывать – стрелки часов, „исправляя“ время на всех хронометрах: солнечных, настольных, настенных, карманных, наручных; значит, ноль в делителе, ноль в произведении, и в сумме, и в остатке – ноль во всем; плюнь и начинай сначала, а лучше плюнь в конце. Но все-таки я не вынесла бы человека,