Черно-белый сад. Андрей Ромм

тетки, звучало не так значительно, как «большой». Смирившись с тем, что ей придется переезжать в однушку, тетка начала ревностно следить за тем, чтобы племяннице ненароком не достался бы вариант получше. Обращала внимание на все – не только на метраж и этаж, даже расстояние до остановки мерила шагами. Вымотала все нервы, но Катерина не сдавалась. Она не могла после того, что случилось, жить с теткой и не могла бесконечно кочевать по подругам. Ей было нужно свое жилье. Пусть комната в коммуналке, пусть соседи будут какие угодно… Все равно, хуже тети Полины никого не придумаешь.

      Разъехались «диаметрально противоположно», как выразилась риелтор Света, в разные концы Москвы. Тетка – в Выхино, Катерина – на Планерную. Катерина собралась переезжать сразу же после того, как получила ключи от новой квартиры, а тетка назначила переезд на последний день срока, отведенного им новыми жильцами.

      – Хоть поживу напоследок одна, без всяких… – то и дело повторяла она.

      – Вы теперь до конца жизни будете одна, – сказала, не выдержав, Катерина. – Про меня забудьте. Помирать станете – не приду!

      – А вот и придешь! – усмехнулась тетка. – Квартиру захочешь унаследовать и придешь! На пузе приползешь, шестерить будешь ради квартиры-то!

      И столько звучало уверенности в ее голосе, что Катерина не выдержала. Взяв с теткиной тумбочки Библию, она положила на нее правую руку и поклялась, что никакого наследства от тетки не ждет, а если и получит от нее квартиру, то продаст ее, а деньги переведет тому детскому дому, в котором воспитывались дед с бабкой. Или какому-нибудь другому, без разницы. На тетку клятва произвела впечатление. Катерину всегда удивляло, как легко при всей своей показной набожности тетка преступает различные заповеди и запреты, начиная с «не судите» и заканчивая… Неизвестно, на чем это заканчивалось. Главной христианской добродетелью тетка считала не любовь к ближнему, а ревностное соблюдение постов. Запреты и ограничения вообще составляли высший смысл ее жизни. Это называлось емким словом «дисциплина».

      Из мебели в новую квартиру Катерина забрала только мамино пианино. Сама она играть не умела, вообще была немузыкальной, но пианино было не просто инструментом, а памятью, вещью, которой часто-часто касались мамины руки. Было очень приятно усесться на вращающийся стул, осторожно поднять крышку и долго гладить клавиши руками. Пожелтевшие от времени клавиши были теплыми, казалось, что они хранят тепло маминых рук. А если закрыть глаза и прислушаться, то начинала звучать третья соната Шопена, которую мама играла не очень часто, но с особенным удовольствием. Пианино встало в новой квартире у стены, на самом видном месте, напротив двери, и гости, те, что из новых, нередко просили Катерину сыграть что-нибудь. Услышав, что она не умет играть, удивлялись. Зачем одинокой женщине пианино, если она не умеет на нем играть? Но не станешь же каждому рассказывать про маму и про ее заветную мечту посвятить себя музыке. «Лучше бы на медсестру выучилась, как я, – ворчала тетка. – Хоть толк