Генерал и его армия. Георгий Владимов

часто беседовали с отцом по душам, Борис жаловался на «невыносимость бытия» в бизнесе – ему и угрожали, и подсиживали, и делали гадости, жене и сыну нельзя было выходить из дома без охраны. Он вспоминал время, когда, будучи простым учителем в школе, любил ездить на рыбалку и никого не опасался. На вопрос отца, зачем ему такая жизнь, ответил: не могу уехать, как же я оставлю в России свою коллекцию, вывезти я ее не смогу никогда – у него была огромная и очень значительная коллекция русских орденов.

      По слухам, Гольдман был якобы близок к Борису Березовскому и во многом разделил его судьбу – в день похорон отца на него было совершено первое покушение, во время которого оторвало ногу его водителю. Но Борис был в это время на похоронах, рядом со мной, помогая мне не упасть в обморок, и все приговаривал: «Это Владимов меня спас!».

      А второго покушения, через полгода после смерти отца, Борис Эрленович уже не пережил. Царствие ему небесное!

      Так вот, возвращаясь к яхтам, – мы ходили по набережной барселонского порта и полушутя-полусерьезно обсуждали, какую из этих красавиц стоит отцу прикупить. Он мечтал о небольшой яхте, чтобы было всего две каюты – для него и меня, чтобы на борту был с нами кот Мартин «гамбургской породы, черный с белым галстучком» – когда-то такой жил с отцом и Наташей на Малой Филевской. «А еще хорошо было бы, чтобы плавать всегда, почти не заходя в города, чтобы работать и писать в море, чтобы порт приписки был Барселона или Марсель. Если же я почувствую себя плохо и пойму, что мне пора, – просто открою кингстоны и пойду на корм рыбам».

      Через шесть лет, когда он, смертельно больной, из последних сил собрал в Германии свои любимые книги и инструменты, загрузил все в машину и попытался вернуться в Россию – его, упавшего без сознания на руль собственного автомобиля, задержали в Любеке и вернули обратно в Нидернхаузен. Не получилось «открыть кингстоны»…

      Так получилось, что на обратном пути из Испании домой, в Германию, отцу не удалось разменять крупную купюру и поздно вечером мы не смогли остановиться на ночлег, последний перед Германией. Попробовали с помощью карты, но карта не подошла, ничего не получилось. Отец пришел в ярость, а потом сказал: «Ничего, я выдержу. Поехали дальше. Я справлюсь».

      Я пришла в ужас – немолодой человек, с больным сердцем, перенесшим два инфаркта. Он посмотрел на меня и сказал: «Дочка, я справлюсь, только ты меня поддерживай. Не давай мне заснуть». Я посмотрела на него, собранного и надежного, и согласилась. Ехали почти девять часов без остановки. Я вспоминала все знакомые мне песни, и читала стихи, и что-то безостановочно рассказывала. В девять утра мы были дома. Какая же Европа, оказывается, маленькая! И какая же огромная нервная сила была в моем отце, сила, которая помогала ему все выносить – и гадкие сплетни, и предательство друзей, и забвение, и завистливые уколы коллег, и обиды, и напряжение, и непонимание, и одиночество!

      Потом он приехал в Москву. Был долгий путь его устройства в Переделкино: отец получил гражданство, но