Под знаком незаконнорожденных. Владимир Набоков

нет, – сказал Круг. – Я не из баржников. Вы так и не поняли. Сейчас я изложу это вам как нельзя проще. Они – с солнечной стороны – видят гелиоцентрически то, что геоцентрически видите вы, теллуриане, и, если два этих вида не удастся как-то совокупить, я, наблюдаемое тело, вынужден буду сновать во вселенской ночи.

      – Так это который знает Гуркина брата, – вскричал в порыве узнавания один из солдат.

      – Ах, как чудесно, – сказал с большим облегчением Круг. – А я и забыл о милом садовнике. Итак, один пункт улажен. Ну же, давайте, делайте что-нибудь.

      Бледный бакалейщик вышел вперед и сказал:

      – Вношу предложение. Я подпишу ему, а он мне, и мы оба пойдем на ту сторону.

      Кто-то едва не прибил его, но толстый солдат, видимо бывший за главного у этих людей, вмешался, отметив, что это разумная мысль.

      – Ссудите мне вашу спину, – сказал бакалейщик Кругу и, поспешно раскручивая перо, прижал бумагу к левой его лопатке. – Какое мне имя поставить, братья? – спросил он солдат.

      Те, смешавшись, пихали друг дружку локтями, – никто не спешил раскрывать нежно любимое инкогнито.

      – Ставь «Гурк», – сказал наконец храбрейший, указав на толстого солдата.

      – Ставлю? – спросил бакалейщик, проворно крутнувшись к Гурку.

      После недолгих улещиваний они добились его согласия. Управясь с пропуском Круга, бакалейщик сам повернулся кругом. Чехарда, или адмирал в треуголке, утверждающий телескоп на плече молодого матроса (мотается седой горизонт, белая чайка лежит в вираже, земли, однако, не видно).

      – Надеюсь, – сказал Круг, – я справлюсь с этим не хуже, чем если бы был в очках.

      Пунктирная линия тут не годится. Перо у вас жесткое. Спина у вас мягкая. Огурка. Промокните каленым железом.

      Оба документа пошли по кругу и встретили робкое одобрение.

      Круг с бакалейщиком шли через мост; по крайности, Круг шел: его маленький спутник выплескивал исступленную радость, бегая вокруг Круга, он бежал, расширяя круги и подражая паровозу: чуф-чуф, локти у ребер, ноги, присогнутые в коленях, движутся чуть не вместе, стаккатным поскоком. Пародия на ребенка – на моего ребенка.

      – Stoy, chort [стой, чтоб тебя]! – крикнул Круг, впервые за эту ночь своим настоящим голосом.

      Бакалейщик завершил круговращение спиралью, вернувшей его в орбиту Круга, тут он примерился к шагам последнего и пошел, оживленно болтая, рядом.

      – Должен извиниться, – говорил он, – за мое поведение. Но я уверен, что вы ощущаете то же, что я. Это было серьезное испытание. Я думал, они вообще меня не отпустят, – а все эти намеки на удушение с потоплением были отчасти бестактны. Хорошие ребята, это я признаю, золотые сердца, но некультурные – в сущности-то, единственный их недостаток. Во всем остальном, вот тут я с вами согласен, они грандиозны. Пока я стоял…

      Это четвертый фонарный столб, десятая часть моста. Как мало горит фонарей.

      – …У моего брата, он в общем-то глух как пень, бакалея на улице