Небесная черная метка. Сергей Усков

лет! Магический рубеж. Уже так много позади: уже познана и влюбленность, и любовь, и разлука, и материнство. Испита горечь и сладость измен, мимолетных увлечений. И все под соусом молодой горячности, свежести и веры в свою исключительность. Что еще такого-растакого осталось впереди? Лариса легко могла ответить за других, предугадать чужую судьбу, но о своей узнать не желала. Так гадалка и ведунья, разбирая по косточкам чужую вневременную жизнь, к своей относится с предощущением соприкосновения с великой тайной бытия.

      Кажущаяся нелогичность поступков Ларисы была за правило. Вот сейчас она по каким-то своим непонятным соображениям опаздывала на работу, потеряв которую, осталась бы совершенно без денег. Голодная нищенская смерть вряд ли грозила: на худой конец была мама-пенсионерка, друзья-знакомые… Лариса вообще слыла компанейской девчонкой. Даже суровый охранник в ответ на веселый приветственный взмах ее руки расплывался в улыбке. Вторым движением Ларисы часто был недвусмысленный вопросительный жест: свободен ли путь ее, нет ли в холле завхоза, ее непосредственного начальника? Охранник легким кивком головы разрешал сомнения девушки.

      Сегодня Лариса действительно опаздывала: обычно приходила на 15–20 минут позже положенного, и выловить и уличить ее было затруднительно; но чуть более этого времени – и она пробиралась по коридорам клиники, как по раскаленным углям. Вот она проскочила охранника, холл, повернула в вестибюль и – е-мое! – услышала вдогонку хриплый бас именно того, из-за кого и шла, крадучись.

      Это был завхоз – пятидесятипятилетний дядька с внушительным животом, отвисшими щеками с багровым

      оттенком, и маленькими заплывшими глазками. Ладони у него были белые и маленькие, как и сами ручки в целом, отрафинированные длительным, – если не потомственным, бездельем. Так же и в ботинках угадывались ступни ног, удивляющие своей малостью, несоразмерной с куполообразным животом, отяжелевшими щеками, покатым лысым черепом; ножки, созданные преодолевать путь из кабинета в автомобиль, из автомобиля в кресло перед телевизором. Зато голос завхоза гремел и властвовал – это был развитый инструмент власти. Сам завхоз для пущей важности и увесистости еще больше раздувался и ширился в животе и лице. И голос его, подобно рабочему инструменту трудяги, творил словесные опусы, рвал, метал, пиявкой влезал в душу подчиненного или, как боец на ринге, примеривался и так и сяк, меняя тональность, напор, силу, мастерски используя продвинутый сленг, элементы высокой поэтики, чтобы подчинить своей воле ошарашенного слушателя.

      Лариса ускоренным шагом дошла до гардеробной и скакнула за дверь. Басистый голос завхоза следовал за ней. Завхоз широко распахнул дверь гардеробной и шагнул в раздевалку.

      – Ой! – взвизгнули молодые женщины, отвернулись и постарались спрятаться за дверцы шкафчиков для одежды. – Иван Львович! Почему без стука? Мы переодеваемся.

      – Переодеваетесь!? Вы полчаса назад должны были это сделать и двадцать минут с ведрами и тряпками заниматься