Часовые времени. Незримый бой. Дмитрий Политов

Второго мы хотели кончить за ненадобностью – потому и не уведомили о нем во время сеанса, но при тщательном обыске у него нашли вот это. – Белугин не мог видеть в темноте, что сотник показывает немцу, но это и так было понятно – естественно, шелковку.

      – Что это? – с любопытством поинтересовался немец.

      – Секретное удостоверение сотрудника военной разведки. Целый капитан госбезопасности оказался. Ну, полковник, если на армейский лад перевести. Вот мы и решили, что, может, и он на что господину оберсту сгодится.

      – А другой?

      – Другой… тот у большевиков до генерала выслужился… Иуда!

      – Почему вы так о нем говорите?

      – Старинный знакомец. Вместе в Гражданскую воевали. За своего брата-офицера числился. А потом… Эх, даже вспоминать не хочу. Будь моя воля, я его вот этими руками лично на ремни порезал бы! Ну да ничего, небось у вас с ним тоже разговор короткий будет.

      – Вы поэтому его так отделали? – Голоса раздавались совсем близко, из чего Алексей заключил, что летчик подошел поближе, чтобы получше рассмотреть комиссара. – Постелите там на пол что-нибудь, я не хочу оттирать кабину после полета – из него хлещет, как из недорезанной свиньи.

      – Сделаем… А ты, сука, молись, чтобы сдохнуть побыстрее! – последние слова Бучнев произнес по-русски, обращаясь к Ведерникову. Следом послышался глухой звук удара и короткий болезненный стон. Да, сотник явно решил распрощаться со своим пленником так, чтоб тому запомнилось это надолго. Странно еще, что Бучнев вообще решил доложить своим новым хозяевам о комиссаре – судя по всему, тот в свое время успел здорово насолить ему.

      Впрочем, Алексею тоже было «грех жаловаться»: его самого отделали так, что теперь заплывший левый глаз толком ничего не видел, во рту было солоно от крови, а ребра с правой стороны болели так сильно, что Белугин не без оснований думал – как минимум два из них или сломаны, или треснули. И это еще с учетом, что лично к нему у сотника не имелось претензий. Разумеется, если исключить то обстоятельство, что он являлся для него ненавистным, по определению, краснюком.

      – Вот что, – прохрипел Ведерников, прижимаясь плотнее к Алексею и стараясь повернуть голову так, чтобы его было слышно получше. – Дела у нас с тобой, капитан, не слишком хорошие.

      – Это точно. Я думаю…

      – Молчи! Молчи и не перебивай. У меня и так сил почти не осталось – гаденыш этот все внутренности отбил. – Ведерников зашелся в приступе долгого и мучительного кашля. – В общем, так. Когда начнем снижаться, я постараюсь освободить тебя от веревок. Ты же пилот, верно? Прикончишь немцев и поведешь самолет. Так что начинай потихоньку руками-ногами шевелить, разгоняй кровь, чтобы времени даром не терять.

      – Как это? – Алексея бросило в жар. Неужели получится спастись? Сердце в груди бешено застучало, в крови забурлил адреналин. – Как вы сможете перерезать веревки?

      – Есть один способ, – прохрипел едва слышно комиссар. – Беда в том,