Третья Твердь. Алексей Евтушенко

суеты,

      гитару нежно в руки брал

      и пел про поздние цветы.

      Я пел во мраке и во зле

      про женщин, осень и печаль…

      И если б снова жизнь начать,

      я стал бы кленом на земле.

      Чтоб корни жадно грызли грунт,

      и крона небо берегла,

      и чтоб с ветвей, как с верных струн,

      сорваться кривда не смогла;

      и в час, когда умрет мой друг,

      охапку огненной листвы

      швырнуть, как яростный испуг,

      в дом, полный тесной пустоты.

      Когда в покинутый мой дом

      ворвется мокрый листопад…

      ПЕЧАЛЬНЫЙ ВАЛЬС

      Третий день тепло, третий день тепло,

      осень юная постучит в стекло,

      не спеша войдет в нашу комнату…

      С кем здесь, милая, не знакома ты?

      Вот поэт сидит – он в тебя влюблен.

      Вот художник спит – он вином пленен.

      Вот мой сын гремит погремушкою.

      Вот и я с женой, как с подружкою.

      Проходи, садись, будь сыта-пьяна,

      мы тебе нальем зелена вина.

      Вместе с нами пей. Вместе с нами пой.

      Где еще ты сыщешь покой?

      Как прикованы у стола сидим,

      хоть никто из нас нынче не судим —

      голь веселая, перекатная…

      Боль душевная, предзакатная.

      Мы одной судьбой крепко связаны

      и Любовями, и рассказами,

      и безвременьем, и безденежьем, —

      лишь гитару мы держим бережно.

      Нам позволено разговаривать.

      На востоке вновь тлеет зарево —

      то ли солнышко, то ли кровушка…

      Не боли наутро, головушка!

      Так и вертится шар наш крошечный, —

      судьбы – вдребезги, люди – в крошево.

      А художник спит: "Красота спасет…",

      а поэт хрипит: "Пронесет…"

      Помоги же нам, осень теплая, —

      полпути уже мы протопали.

      Седина в кудрях и в глазах печаль…

      В чашке медленно стынет чай.

      ХУДОЖНИК

      С.Тимофееву

      Он просит карандаш и плотный лист бумаги

      И, не найдя в душе протеста и причин,

      Бросается в огонь фантазии с отвагой,

      С которой Страшный Суд пробудят трубачи.

      Наверное, и Бог был музыкантом добрым, —

      Он долго обучал владению трубой

      Отборных лабухов. Он вдалбливал подробно

      Как "зорю" им играть, "атаку" и отбой.

      Подъем! Подъем! Подъем! Но это все потом.

      А нынче – кровь чернил и ватман белый-белый,

      Оберточная рвань, фломастер, как цветок,

      Засохший от любви в стакане с "Изабеллой",

      Нахальный нервный штрих и солнечный мазок.

      И мы уже вошли в закрашенное место

      На плоскости листа, на зеркале холста…

      Как нам просторно тут! Как персонажам тесно..,

      Но выключен огонь. И комната пуста.

      Ах, шестистопный ямб! Он мне еще позволит

      И ближних возлюбить, и недругам воздать.

      Восходит жуть в душе, – так в небо мезозоя

      Вползает медленно сверхновая звезда.

      Восторженная