.

мне только показалось… Ведь кто же не знает, что после выстрела должна просвистеть пуля… Но приятно не было.

      «Пли!» – прозвучала команда. И мы плили. На всю. Без перебою несколько секунд. Пока магазины не опустели. Будка скосилась.

      После оказалось, что их там было только двое. Судя по массе. Ничто не изменилось бы, если б собственно моей пули в той каше не было бы.

      Да и не была, полагаю. Я не умел стрелять.

      Другие тоже не умели…

      Сейчас можно было бы вежливо прекратить этот бестолковый разговор, но что-то не даёт это сделать. Я даже не спрашиваю, как его зовут. И не говорю, как меня – это он, видимо, знает. Мне всё равно. Даже трудно сказать, что же меня всё-таки интересует.

      – Вы боитесь смерти, – чужак заявляет. Умник! Ей-богу, я не настолько духовен, чтоб за эту прописную истину обидеться. Как бы бестактно не звучали слова чужака – в моём-то положении.

      – Вы стали писать лет пять спустя. Про секс, про боль, про смерть. Это – ваши темы. О том, что не суждено, и том, что неизбежно.

      – В свинстве с вами не посоревнуешься, – я восвояси обращаюсь к супу. Пофиг! Смерть неизбежна, так же как общение с мелкими людишками. Если с первым мы миримся, то уж с последним подавно.

      – Но вы ещё ни разу не писали о ком-нибудь, кто что-нибудь решил, – он не останавливается. – Поэтому и говорю: напишите обо мне!

      – Решил? – Весьма неожиданное слово в данном контексте. – И что же вы решили, если не секрет? Обуздали свою импотенцию?

      – Нет. Скорее уж то, остальное, – навязчивый тип мило улыбается. – Я натравил боль на смерть. Пусть дерутся! – он самодовольно булькает. – А я тем временем втихаря наслаждаюсь жизнью. Уж послушайте, вам может пригодиться!

* * *

      Однажды в юности мне пришлось лежать в больнице. После операции носовой перегородки.

      Мой нос уже не сильно заявлял о себе, я днём даже тайком покидал больницу, но ночью был вынужден возвращаться в эту камеру мучений.

      Слева от меня лежал самоубийца, по пьяни не сумевший выбрать правильную высоту опоры для оружия. Мужик поставил карабин на стул, вжал ствол в подбородок и… Поза оказалась неправильной, голова слишком откинута… Пуля сорвала часть языка и через переносицу между глаз вырвалась наружу. Так вот этот человек там лежал, и у меня до сих пор нет представления о том, каково же на самом деле было его лицо. Ночами он тяжело стонал. Днями – меньше. Кажется, днём ему иногда удавалось уснуть.

      Сосед справа выпил кислоты. Он спокойно разлёживался, приоткрыв черные, гнойные губы посреди рыжей щетины и порой трясся в приступах мокрого кашля. Харки выстреливались вверх из пластмассовой трубки на шее – его единственного дыхательного отверстия. Он никогда не стонал. Дырка в горле находилась ниже голосовых связок.

      Без толку валяясь в постели, я поймал себя на совершенно необоснованном чувстве вины. Мои сопалатники были совершенно одни в своем несчастье. Мне казалось, кто-нибудь должен был бы днями и ночами хотя бы сидеть с ними, что-то говорить, как-то развлекать. Но никто к ним не приходил. Я даже толком не знал, на каких