Эра Отмены. Лев Пучков

сказать: эта тварь где-то рядом, и она смертельно опасна.

      Богдан вновь закрыл глаза, вложил ладонь в нишу и, попросив Богов послать ему удачу, прозвонил камертоном об полку…

* * *

      Семён, между тем, наблюдал за движениями своего спутника и вяло удивлялся. В первую очередь, удивлялся самому себе.

      Если бы сегодня утром ему довелось стать свидетелем такой сцены (человек уткнулся в стену и камлает на тарабарском языке в какую-то железяку), Семён сразу вынес бы вердикт: это либо сумасшедший, либо грибы были на редкость забористыми.

      Иными словами, он оценил бы это как вопиющую неадекватность.

      А сейчас всё происходящее Семён воспринимал как нечто само собой разумеющееся. Более того, он на полном серьёзе ожидал, что все эти шаманские пляски в конечном итоге завершатся каким-то внятным результатом. Что именно это будет, Семён не знал, но был уверен, что без спасительного конструктива тут не обойдётся.

      Трудно сказать, откуда взялась эта уверенность. То ли Пауза так влияла, то ли сегодня случилось столько всего странного, что действия спутника уже не казались шуткой резвящегося идиота, но было такое устойчивое ощущение, что Богдан всё делает правильно.

      Когда Богдан стал читать Ключ в третий раз, Семёну послышалось, что из тоннеля доносятся некие посторонние звуки.

      Это не было похоже на бряцанье оружия, шаги или голоса, поэтому Семён решил не подымать тревогу (у Богдана и без того что-то там не ладилось), а просто сменил позицию: высунулся из камеры и стал прислушиваться, приставив ладонь к уху.

      Да нет, никто там не крался, не полз коварно по тоннелю, это было всего лишь эхо. Трубка, в которую Богдан пел странные слова, была устроена таким удивительным образом, что звук расходился по всей камере, убегал в тоннель и с небольшой задержкой возвращался обратно, растеряв по дороге половину слогов и поменяв тональность. Тем не менее, если хорошенько прислушаться, можно было различить в этом эхе интонации Богдана и фрагменты некоторых слов на странном языке.

      Прекратив слушать эхо, Семён подался назад, потерял равновесие и неловко наступил на ногу одного из бойцов, лежавшего слева от входа. Наступил сильно, всем своим немалым весом: будь человек в состоянии реагировать, он непременно закричал бы от боли.

      – Прости, браток, я нечаянно, – покаянно пробормотал Семён.

      Ощущение было такое, будто наступил на смертельно раненного в бессознательном состоянии.

      Семён тотчас же, не задумываясь, сделал жест родом из детства: присел на колено рядом с парализованным, потёр его голень в том месте, куда наступил, легонько помассировал и прошептал:

      – Всё, всё, не болит, не болит, не болит… Прости, браток, не хотел…

      Этот детский жест вызвал совершенно неожиданную реакцию.

      Парализованный вдруг дёрнулся, словно его ударило током, согнулся пополам и принялся жадно дышать. Дышал мучительно, навзрыд, со стоном хватая ртом воздух, как будто на грани утопления чудом вынырнул из глубокого чёрного омута, в котором