Опыты психоанализа: бешенство подонка. Ефим Гальперин

вмешивается в разговор полицмейстер. – Паника! Давят друг друга. Ну, вы же не представляете, как ведёт себя расстреливаемая толпа.

      – Это вы мне рассказывать будете, как ведёт себя расстреливаемая толпа?! Охуеть!

      Рутенеберг отходит к чердачному окну, рассматривает следы на раме.

      – Кто это? – тихо спрашивает Терещенко у полицмейстера.

      – Приятель Керенского. Рутенберг, – тихо отвечает полицмейстер. – Три дня как приехал из Америки и уже, на тебе, заместитель коменданта города. Партийная кличка «Мартын». Тот самый, что со священником Гапоном попал под расстрел девятого января. Потом он задушил священника! Сидел в Крестах. Я молоденький тогда в охране…

      Полицмейстер не выдерживает и кричит Рутенбергу:

      – Жаль, Пи-н-х-а-с, что я тебя не приколол тогда в девятьсот пятом в Крестах!

      Рутенберг подходит к полицмейстеру и вглядывается в лицо:

      – Ба! Вахмистр! Да ты карьеру сделал, оказывается… Вона как! А ведь в удачном месте мы встречаемся. Само напрашивается, с крыши тебя сбросить!

      Полицмейстер с опаской отходит от края крыши.

      – Правильно, вахмистр, делаешь. Берегись меня!

      – Я не вахмистр, а полковник.

      – Нет, это для гражданина министра ты полковник. А для меня… Ох, помню, кричал «жид на православного священника руку поднял!». Вахмистр ты!

      Рутенберг поясняет Терещенко:

      – Это же, как судьба сводит! Он, будучи в охране, меня, в кандалах, заколоть хотел. Отбили другие жандармы. А теперь я сбросить его с крыши не моги. Свобода, равенство, братство. «Liberté, Égalité, Fraternité»… Те-те-те!

      – Понаехали! Паршивый еврей! – кричит полицмейстер, оказавшись на безопасном расстоянии от края крыши.

      – А ты паршивый русский. Что для России вообще опаснее.

      – Мне кажется, вы как-то грубы, – пробует Терещенко укорить Рутенберга – Не интеллигентно делаете замечания…

      – Это вы мне? Человеку, который едет с другого конца света с надеждой на новую Россию, а тут та же грязь, кровь и бестолковщина. Нет власти!

      – Ну, как же?! Мы… Правительство…

      – Да, бросьте! Если бы не казаки, большевики уже бы правили бал. И вы, министры, в лучшем случае сегодня бы в тюрьме. А в худшем здесь под стенкой валялись бы. Разорвала бы вас пьяная матросня на части. И ботиночки ваши присвоила бы. И костюмчик. А вы говорите, полиция, власть… Нет в России ни того ни другого!

      Внизу площадь полная трупов и раненых. Стоны, крики, носилки, санитарные машины…

      Санкт-Петербург. Театр «Летний Буфф». Вечер

      Представление оперетты «Сильва». Неистовый канкан. В середине зрительного зала на помосте актриса, играющая Сильву, поёт свою арию. Зрители в зале – мужчины во фраках, женщины в вечерних нарядах. Допевается ария. Аплодисменты.

      Антракт. Буфеты, официанты, оживлённые разговоры в фойе. По фойе во фраке, с бокалом шампанского в руке во фраке и в сопровождении двух телохранителей движется Ленин⁴.

      Натыкается на Рутенберга. Тот тоже с бокалом.

      – О!