Питер сидел на кровати в камере. Саднило плечо, но его это совсем не раздражало, Питер еще раз переживал матч, эпизод за эпизодом. Вспомнив, как он поймал последний мяч, не смог сдержаться, по телу прошла теплая волна, а на лице появилась улыбка. Скрипнула дверь, в камеру вошел священник.
– Здравствуй, сын мой.
– Здравствуйте, отец.
Священник сел.
– Я не болельщик, сын мой, но почел своим долгом посмотреть ваше, ммм, состязание. И признаюсь, я был потрясен.
– Да, отец, я за всю свою жизнь так не играл. Спасибо тем, кто организовал этот матч.
– Давно не чувствовал на себе благодати Божьей?
– Не знаю, благодать ли это… но я словно десять лет жизни сбросил. Мне даже немного жаль теперь умирать.
Священник внимательно посмотрел на Питера:
– А что, нельзя всю жизнь превратить в такой матч?
Питер снисходительно усмехнулся, собираясь возразить, и вдруг понял, что можно. Можно набрать лишних часов для разноса посылок, а в короткие часы перерыва штудировать учебники. И всю ночь сидеть и учиться тоже можно. И Лайму вернуть можно, какая разница, кто из них виноват, если он ее любит. И можно разыскать двоюродную тетку по матери, главное, чтобы злость была, такая как там, на футбольном поле…
Священник вошел в кабинет, присел за стол Смоллеста. Хозяин стоял лицом к окну.
– Ну? – негромко спросил капитан, не оборачиваясь, – не томи.
– Они забрали заявления, – ответил священник, – все. Даже тот, безнадежно больной.
Капитан Смоллест обернулся, улыбнулся и озорно подмигнул священнику. А по городу шли одиннадцать человек, шутили, смеялись и радовались жизни…
Алпат
– Папа, а может, не поедем? – спросил Еджик, тоскливо глядя на блестящие полосы рельсов.
– Еджик, почему ты так боишься отъезда? – отец ответил вопросом на вопрос. – Ты боишься нового или жалеешь старого?
Еджик задумался. Нового он, конечно, боится, кто знает, что их ждет на новом месте. Но это можно было